Разомкнутый круг
Шрифт:
– А пошел он! – чертыхнулся Оболенский. – И ты вместе с ним, пока воздух не испортил.
Шалфеев, не тратя времени на разговоры, разделся донага и кинулся в воду.
– Ух, хорошо! – взвыл на весь залив.
– Будет тебе хорофо, когда к Веберу попадефь! – отошел от них Тимохин. Саженками, далеко выбрасывая руки и, словно рыба-кит, которого видел на картинке, выдувая ноздрями вверх фонтаны воды, Шалфеев целеустремленно плыл к бабам. Возле мостков под хохот и визг женщин сначала продемонстрировал себя, нырнув вниз животом и высоко вскинув над водой белую задницу, а затем проплыл рядом с мостками
Взглянув на нее, Шалфеев захлебнулся, затем на метр брызнул ноздрями воду и с воплем: «Спаситя-я!» плавно пошел ко дну, предварительно перевернувшись на спину.
Его боевой товарищ, словно гребень на каске, какое-то время маячил на поверхности, а затем солидно и не спеша нырнул вслед за хозяином. Некоторые конногвардейцы устояли на ногах, но большинство попадало от восторга в воду.
Молодайка гордо пошла по мосткам, виляя широкими бедрами, однако не удержалась и обмолвилась при уходе, что на такую приманку ни одна плотвичка не клюнет.
Спасать утопленника, и правда, никто из женщин не кинулся, и пришлось всплывать самому. Вынырнув, унтер долго глядел вслед молодайке. Сердце его на все лето принадлежало ей.
– Эй, православные! Исподнее потеряете, – осадил вахмистр развеселившихся конногвардейцев. – А ты, Степан, – обратился к Шалфееву, – подашь мне рапорт, чего там увидал, ежели чуть не потоп.
Кто еще стоял на ногах, повалились от смеха в воду.
В чувство конногвардейцев привел не вахмистр, а раздетый Оболенский.
– Вот это да-а-а! – поднимались они из воды, с восхищением рассматривая юнкера.
– Княжеская вешть! – хвастливо изрек его дядька, будто сокровище принадлежало ему.
В это время заржал рубановский конь, выплескивая под копыта мощную струю.
– Собрата признал! – засмеялся Максим.
Уперев руки в бока и расставив крепкие ноги, Оболенский спокойно переждал ажиотаж и не спеша зашел в воду. Даже на мостках прекратились гвалт и шум и наступила восторженная тишина.
Посрамленный Шалфеев поплыл к братьям по полу, но, не удержавшись, все же шумнул женщинам:
– Бабоньки, о чем задумались, сердешные?.. И чего это вальки гладите, жалко ими колотить стало?!
Отсмеявшись, женщины с удвоенной энергией застучали по белью. Нарышкин раздеться до конца не осмелился и молча краснел, слушая соленые шутки.
Поручик встретил их действительно строго.
– Вы еще вчера в эскадрон должны были прибыть! – бушевал он, махая кулаками перед лицами дядек.
Шалфеев отстранял свой нос, раздумывая как бы в случае чего подставить скулу или ухо. Юнкера безразлично глядели в потолок.
– Никакой дисциплины! Ну я вам покажу!..
– Уверен, смотреть там не на что! – буркнул Оболенский, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Мол-ч-а-а-ть! – задохнулся от крика Вебер и забегал по маленькой горенке, которую снимал у местного священника.
В дверь заглянула перепуганная попадья. Немец махнул в ее сторону рукой, и она тут же, словно нечистая
– Я лично вами займусь! – чуть успокоившись, продолжил он. – Завтра заступите в караул. Все! Все шестеро. После караула, с утра, занятия с эскадроном строевой ездой, а после обеда изучаете уставы эскадронного и полкового учения. Каждую пятницу лично буду проверять ваши знания…
Оболенский сразу сник.
– В дни, когда не будет эскадронных занятий, станете заниматься выездкой с дядьками. И это еще не все, – торжествовал поручик, расхаживая перед ними и заложив руки за спину.
Даже дядьки перестали смотреть на него преданно и весело. – Нет, не всё! – радостно покивал головой и потер руки. – Как будущим командирам, вам надлежит уметь составлять расчет караула и дневальства по эскадрону. Передадите вахмистру, что я велел ему с вами заняться составлением различных отчетов. Даже таких, как наряды на косьбу и сушку сена, на прополку и поливку огорода. Отдыхать больше не придется. Служить будете! – он блаженно зажмурился. – Ви поняль?! – неожиданным акцентом тут же испортил всю картину.
– Так точно! – за всех рявкнул Максим. – Ми поняль!..
Оболенский с Нарышкиным хохотнули, но тут же оборвали смех. Дядьки, на свое счастье, сдержались.
– Ах! Вам этого мало? – взвился поручик. – Ну ничего… Жить будете неподалеку от меня, у вдовой купчихи, – на этот раз захихикал он, – за вами глаз да глаз нужен…
Юнкера пожали плечами, а дядьки в ужасе выпучили глаза.
– Это такая стерва! – объясняли они по пути к дому. – Вишь?! Никто у ней не поселился… Жрать не готовит, а ежели чего сварит, так после с нужника не слезешь. Мужа, говорят, отравила, паскуда… Орет хуже эскадронного начальства, не признавая чинов и званий. По ночам чего-то шумит, спать не дает, да еще у ней две дуры дочки на музыке учатся играть… Бедные вы бедные! – жалели их дядьки.
11
– Эт кого там черти принесли?! – зарычала вдова, когда прислуга доложила о пришедших.
Зарычала она в соседней комнате, но слышно было, будто находилась рядом.
– Вот это командный голос! – восхитился Максим.
У дядек нервы не выдержали, и они тут же позорно смотались, бросив юнкеров на произвол судьбы.
– Веди их сюда! – велела хозяйка. Злорадные интонации так и рвались наружу.
Прислуга – пожилая, сухой комплекции тетка провела юнкеров в залу. Просторная комната эта похоже одновременно служила и спальней. В углу под обширным киотом стояла необъятная трехспальная кровать. Хозяйка сидела на диване с потертой кожей за круглым столом, покрытым скатертью с шелковой бахромой, и сверлила злыми глазами вошедших.
Максим с интересом огляделся по сторонам. На печке с отколовшимися изразцами стояли часы с медным арапом. Рядом висело зеркало с гипсовой арфой на верхней раме, в котором отражались кислые лица юнкеров. У круглого стола приткнулись два вместительных кресла. В дальнем углу тулились шкаф с полукруглыми дверцами и несколько стульев. По стенам висели масляные портреты женщин-императриц – Екатерины Великой и Елизаветы.
– Князь Оболенский! – склонив голову и щелкнув шпорами на рыжих нечищенных сапогах, представился юнкер.