Разомкнутый круг

Кормилицын Валерий Аркадьевич

В этом году смотр проходил в великой спешке, так как его императорское величество готовился в сентябре встречаться с Наполеоном в Эрфурте для подтверждения Тильзитского трактата.

За время стояния в Стрельне юнкера отвыкли от дисциплины и службы, поэтому приноравливаться к езде сомкнутым строем на трезвую голову казалось для них делом тяжелым и неблагодарным. Вебер, встречаясь с ними, ласково улыбался и расспрашивал о здоровье.

– Никак, какую-то гадость готовит… – предположил Максим.

– Да полно вам, юнкер, это равнозначно попаданию ядром в воробья… – самонадеянно уверял Оболенский. – Чего он нам сделает?

Нарышкин держал сторону Рубанова.

– Неспроста немец миндальничает, –

тоже утверждал он.

По соседству с Конногвардейским расположился Кавалергардский полк.

– Господа, может писарей проведаем? – со смехом предложил Оболенский.

Писарей они не встретили, зато наткнулись на трех нахальных кавалергардских юнкеров, от которых за версту разило мадерой. Как и положено гвардейским кирасирам, росту те были высоченного и наглости необычайной. Один из них, необыкновенной красоты юноша с прекрасными черными глазами, опушёнными длинными ресницами, выставив вперед ногу в тусклом нечищенном ботфорте и дохнув свежим запахом вина, загородил дорогу. Даже Нарышкин рядом с ним казался бледной невзрачной тенью.

– Господа! – мягким бархатным голосом произнес он и снял черную кожаную каску с медным налобником. Влажные вьющиеся волосы цвета воронова крыла упали ему на лоб, оттенив глубину глаз, и рассыпались по плечам, подчеркнув чистоту кожи. – Господа! Что это за незваные гости шпионят в нашем полку?.. – Его пунцовые губы капризно изогнулись, приоткрыв белые, словно снег, ровные зубы.

Продолжить он не успел. Выдвинув вперед нижнюю челюсть, Оболенский сделал шаг и, трагически улыбаясь, поставил пыльную тяжелую подошву на тупой носок его сапога, для надежности покрутив ступней из стороны в сторону. Красавчик взвыл и попытался выдернуть ногу из-под пресса. Его товарищи поначалу ничего не поняли и нахально ухмылялись, но затем один из них, широкоплечий и статный, обогнул корчившегося друга и толкнул Оболенского в грудь, тут же получив от него по зубам. Другой, медведеподобный широкогрудый юнкер, набычив мощную шею и зарычав что-то, бросился на князя. Красавчик, прихрамывая на правую ногу, покинул поле боя.

Сделав знак не вмешиваться Нарышкину и Рубанову, Оболенский, ухарски ухая, методично бил огромными кулаками в голову медведеподобного, но тот с честью выдержав удары, сам взмахнул немалым кулачищем, и голова князя дернулась от полученной оплеухи. Вытерев кровь с губы, второй юнкер, не удостоив Рубанова и Нарышкина вниманием, что задело Максима, кинулся на Оболенского.

С каждым по отдельности князь бы без труда справился, но двое кавалергардских юнкеров стали брать верх, поэтому, несмотря на данный ему знак, Рубанов вступил в схватку и отвлек на себя статного кавалергарда с разбитыми губами. Злости к нему Максим не испытывал, поэтому бил не сильно. К тому же все настроение портил путающийся под ногами палаш.

– Что, заметил теперь меня? – подбивая в придачу к губам нос противнику, поинтересовался Максим и тут же ослеп на один глаз от пропущенного удара.

Последним, как всегда, вступил в битву Нарышкин, с ревнивой радостью раскровянив перед этим нос что-то попытавшемуся сказать красавцу. Рассудив, что Оболенский справится сам, он кинулся на помощь Рубанову. Их противник сразу скис и попытался вести переговоры, взывая к офицерской чести.

– Двое на одного! – акцентировал их внимание на правах человека, слабо защищаясь и пропуская удары.

– А вы как на нашего друга?! – не остался в долгу Нарышкин и, деловито сопя, работал по корпусу, пачкая ободранными пальцами белый колет противника. – Господина Руссо начитались? – от корпуса перешел к лицу. – «Общественный договор» понравился?

Максим, сжимая и разжимая зудящие пальцы, отошел в сторону.

– Понял теперь о правах! – добил соперника Нарышкин.

Рубанов

покачал головой и обернулся. Медведеподобный тоже валялся в ногах Оболенского. От палаток на помощь кавалергардам бежала подмога.

– Господа! – оттащил он Нарышкина. – Пора начинать отступление без помощи фланкерной цепи. – Обхватил мощные плечи князя и потащил в темноту ночи…

Следующий день был последним перед маневрами. Ночью планировалось стояние в «главных силах» при лошадях и по полной форме, а затем наступление сомкнутой колонной.

Утром Вайцман ахнул, в бессильной ярости обозрев лица юнкеров, украшенные синяками. Причем, к его тайному удивлению, самым разукрашенным являлся огромный Оболенский. Вебера юнкерские синяки привели в превосходнейшее расположение духа.

– Поставим их, господин ротмистр, в последний ряд, дабы не дай бог на глаза его императорскому величеству не попались… – полюбовался он подбитым рубановским глазом.

– А великий князь Константин, а полковник Арсеньев? – горестно воскликнул Вайцман, неприязненно глядя на юнкеров.

«Веберу-то наплевать! – думал он. – А с меня начальство спросит… В крайнем случае, сошлюсь на отпуск, – успокаивал себя, – и дернул черт приехать…» – переживал ротмистр.

– После маневров всех на гауптвахту, – распорядился барон, подняв еще выше настроение Вебера.

После ночного стояния подмерзшие кирасиры, сидя верхами, готовились к «внезапной» атаке сомкнутым строем. Юнкеров начальство не обнаружило, и это успокаивало Вайцмана. «Майн Готт! – молился он своему немецкому богу. – Отличи меня перед государем!..»

Настало прекрасное летнее утро. Восходящее солнце блестело на штыках замерзших солдат. Император благосклонно взирал на ровные колонны пехоты и конницы. Серая лошадь под ним беспокойно била копытом, мешая государю насладиться красочным видом войск. Ласково улыбнувшись, он добродушно похлопал ее по шее. Рядом с Александром на вороном жеребце сидел его брат, цесаревич Константин Павлович, а чуть сзади – главнокомандующий Барклай де Толли и Аракчеев. За ними располагались генералы, офицеры генерального штаба и адъютанты. У государя было прекрасное настроение – то ли из-за начинающихся учений, то ли благодаря ясному солнечному дню. Он кивнул, давая разрешение к «внезапной» атаке.

Сомкнутый строй тяжелой кавалерии, получив команду, медленно набирал скорость. Государь и свита, стоя на возвышении, с интересом наблюдали за рослыми латниками, летевшими на «врага». Земля дрожала под копытами лошадей Конногвардейского полка.

– Молодец Арсеньев! – похвалил император. – Знатно выучил своих орлов.

Великий князь Константин гордо расправил сутулые плечи. Его длинные руки поиграли поводьями – он являлся шефом этого полка. Щуря близорукие глаза, император поднял руку, и понявший его без слов молодой адъютант в полковничьем мундире, быстро подскочив, вложил в нее небольшую подзорную трубу. Закованная в броню масса конницы, разогнавшись, неслась по полю, и вдруг император заметил некоторое замешательство в одном из эскадронов. Строй распался, скорее, даже разорвался, но затем быстро выровнялся и понесся дальше. Голубые глаза императора засветились детским любопытством. Он обернулся к свите, но все спокойно глядели на массу конницы. Цесаревич Константин тоже ничего не заметил. Александр потер гладко выбритую щеку и приложил трубу к глазу. На поле появился кавалергардский полк, в мундир которого он изволил облачиться сегодняшним утром. Свита любовалась мощными кирасирами, но любопытство не давало покоя царю, и он направил трубу в то место, где недавно увидел замешательство. Усиленный оптикой глаз с удивлением различил торчащую над землей голову. Больше ничего не было видно.