Разрушенная
Шрифт:
Роюсь в голове, ищу что-нибудь, что может помочь, и нахожу.
— Подождите. Минутку. Есть человек, который может знать кое-что о моей ДНК.
— Кто? — спрашивает Ди-Джей.
— Мой врач в больнице. Доктор Лизандер.
Эйден пристально смотрит на меня.
— Она была твоим врачом?
— Да. Доктор Лизандер говорила, что в бумагах я значилась как Джейн Доу, и хотя при рождении всех положено тестировать на ДНК, они там не знали, откуда я. Она сказала, что никакой другой информацией не располагает, но за ее словами скрывалось что-то еще. Доктор Лизандер никогда напрямую не
— Доктор Лизандер, та самая, которая изобрела Зачистку, была твоим врачом? — уточняет Ди-Джей. — Интересно. Держу пари, это не было совпадением. Но почему она говорила с тобой о твоих документах?
— Мы вроде как подружились. Она рассказывала мне о многом таком, о чем ей следовало бы молчать. Нарушала правила, чтобы помочь мне.
— Нам нужно поговорить с ней.
— Она всегда под охраной, а больница превращена в настоящую крепость.
— Если мы доставим тебя к ней, сможешь это сделать? Выяснить, что ей известно о тебе?
— Конечно.
Эйден возражает, говорит, что доктор Лизандер работает на лордеров и, даже если мне кажется, что мы сдружились, это слишком опасно.
Я качаю головой:
— Она не выдаст меня. Никогда.
В машине, на обратном пути в Оксфорд, я сижу сзади, смотрю невидящими глазами, в окно. Размышляю о других «совпадениях».
Я видела Астрид и Нико вместе. Что это значит? Как случилось, что я после Зачистки оказалась в семье убитого премьер-министра? Две мои семьи — мама и Эми, Стелла и Астрид — оказались связанными, их судьбы переплелись, а я застряла где-то между ними. Все наступает, давит; решение только одно.
Бежать.
ГЛАВА 29
— Спорим, что отстанешь? — говорит Бен.
— Неужели?
Бен срывается с места, и я устремляюсь за ним. Тропинка слишком узкая, чтобы бежать рядом, но, по крайней мере, мы делаем то, чего давно уже не делали вместе и что, как мне казалось, навсегда осталось в прошлом: мы вместе бежим. Холодно и довольно темно, так что бежать во всю силу по незнакомой тропинке немного опасно, но Бен уже задал скорость. Оставаться лидером я ему не позволю. Когда-то мы бегали ради повышения уровней: их толкали вверх эндорфины. Мы могли говорить о чем угодно, не боясь, что упавший уровень отправит нас в отключку. Как многое изменилось с тех пор. Ни у него, ни у меня больше нет «Лево», и нам не надо бежать, чтобы не впасть в кому, но сегодня мне это нужно. И все же немного удивляет, что Эйден не стал возражать и даже позволил выйти за территорию колледжа. Может быть, понимает. Может быть, понимает слишком много.
Впереди внезапный вскрик. Бен поскальзывается, летит на землю и тяжело приземляется. Я едва успеваю вильнуть в сторону и не споткнуться о него.
— Ух!
— Ты как, в порядке?
— Вроде бы. — Он поворачивает ногу то влево, то вправо. — Да, все хорошо. Просто поскользнулся и упал. Даже растяжения нет.
Я протягиваю руку, помогаю подняться. Бен отряхивается.
— Давай пройдемся немножко шагом.
— Тебе точно не больно?
— Нормально. А с чего это тебе пробежаться захотелось? День был трудный? — интересуется
— Можно и так сказать.
— Хочешь поговорить об этом?
Я отвечаю не сразу:
— А ты не против, если не будем?
Он останавливается, притягивает меня к себе. Его глаза в лунном свете как два темных озера.
— Разговаривать — это один вариант. Есть и другой.
Одной рукой он обнимает меня за талию, другой берет за подбородок. Я чувствую себя как будто в двух местах одновременно: здесь и там, где он впервые меня поцеловал. Тогда тоже был вечер после пробежки, и все было так похоже на сегодня, словно я провалилась куда-то между прошлым и настоящим, между Беном, которого я знаю, и Беном, которого не знаю. И тут меня трясет и по щекам катятся слезы.
Он отстраняется:
— В чем дело?
— Не знаю. Кто ты? Кто я? Что это значит?
— Не грузись. — Бен улыбается. — Перестань думать. — И он целует меня снова и снова, пока прошлое не уходит, слезы не высыхают, а мы остаемся. Здесь. Ничего другого больше нет.
Возвращаемся поздно. Бен крепко держит меня за руку. В коридоре он тянет меня не в ту сторону, и я протестую:
— Моя комната в другой стороне.
— Нет, ты пойдешь со мной. Мы не обо всем еще поговорили.
Еще один коридор… поворот… ступеньки… Бен по-прежнему держит меня за руку. Поздно, я устала, но все во мне дышит и живет. Поговорить?
— А теперь потише, — шепчет он и, открыв дверь, заглядывает в комнату. В темноте на кровати кто-то спит. Крадемся к другой двери. Бен толкает ее и шепчет: — Подожди здесь. Скажу моему тюремщику, что вернулся, чтобы он успокоился и, если проснется, не стал меня проверять.
Переступаю порог. Бен закрывает дверь за мной, и я погружаюсь в темноту.
Слышу негромкие голоса, потом дверь открывается. Бен выходит.
— Минут через пять его и след простынет, — шепчет Бен, прижимая меня к себе. Целует в щеку, шею, и мое сердце стучит так громко, что его слышит, наверное, и студент за дверью.
Но потом он отпускает меня, поворачивается и включает настольную лампу. Тьма расступается. Я вижу скромную, тесную комнату: письменный стол да шкаф.
Узкая, односпальная кровать.
— Бен, мне нужно идти.
— Так легко ты не сбежишь. — Он улыбается, подталкивает меня к кровати и сам садится рядом. — Нам надо поговорить.
— Поговорить?
Бен озорно ухмыляется и берет меня за руку.
— Скажи-ка, из-за чего ты так расстроилась?
— Долго рассказывать.
— Вот уж чего-чего, а времени у меня с избытком.
Стоило лишь начать, и поток уже не остановить. Все, что я давно хотела сказать, высвобождается внутри меня и исходит словами.
В комнате холодно, и Бен накидывает на меня одеяло, а я говорю и плачу. Признаюсь, что сама не знаю, откуда я и кто такая. Рассказываю, как меня похитили АПТ и что со мной делали, почему меня зачистили и что случилось, когда его забрали.
Говорю о Стелле, но не о ее матери и убийствах — эта история не моя.
— Достаточно, — говорит наконец Бен. — У меня вопрос. При всем этом, почему ты расстроилась из-за того, что я тебя поцеловал?