Разрыв-трава

Парнок София

* * *

В крови и в рифмах недостача. Уж мы не фыркаем, не скачем, Не ржём и глазом не косим, — Мы примирились с миром сим. С годами стали мы послушней. Мы грезим о тепле конюшни, И, позабыв безумства все, Мы только помним об овсе... Плетись, плетись, мой мирный мерин! Твой шаг тяжёл, твой шаг размерен, И огнь в глазах твоих погас, Отяжелелый мой Пегас! 6 октября 1931

* * *

И

вправду, угадать хитро, Кто твой читатель в мире целом: Ведь пущенное в даль ядро Не знает своего прицела. Ну что же, — в темень, в пустоту. — А проще: в стол, в заветный ящик — Лети, мой стих животворящий, Кем я дышу и в ком расту! На полпути нам путь пресек Жестокий век. Но мы не ропщем, — Пусть так! А все-таки, а в общем Прекрасен этот страшный век! И пусть ему не до стихов, И пусть не до имён и отчеств, Не до отдельных одиночеств, — Он месит месиво веков! 29 октября 1931

* * *

Гони стихи ночные прочь, Не надо недоносков духа: Ведь их воспринимает ночь, А ночь — плохая повитуха. Безумец! Если ты и впрямь Высокого возжаждал пенья, Превозмоги, переупрямь Своё минутное кипенье. Пойми: ночная трескотня Не станет музыкой, покуда По строкам не пройдет остуда Всеобнажающего дня. 3 ноября 1931

* * *

Измучен, до смерти замотан, Но весь — огонь, но весь — стихи, — И вот у ног твоих он, вот он, Косматый выкормыш стихий! Его как голубка голубишь, Подёргиваешь за вихор, И чудится тебе: ты любишь, Как не любила до сих пор. Как взгляд твой пристален и долог! Но ты глазам своим не верь, И помни: ни один зоолог Не знает, что это за зверь. Май 1932

* * *

Паук заткал мой тёмный складень, И всех молитв мертвы слова, И обезумевшая за день В подушку никнет голова. Вот так она придёт за мной, — Не музыкой, не ароматом, Не демоном тёмнокрылатым, Не вдохновенной тишиной, — А просто пёс завоет, или Взовьется взвизг автомобиля, И крыса прошмыгнёт в нору. Вот так! Не добрая, не злая, Под эту музыку жила я, Под эту музыку умру.

Стихотворения разных лет

Агарь

Сидит Агарь опальная, И плачутся струи Источника печального Беэрлахай-рои. Там — земли Авраамовы, А сей простор — ничей: Вокруг, до Сура самого, Пустыня перед ней. Тоска, тоска звериная! Впервые жжет слеза Египетские, длинные, Пустынные

глаза. Блестит струя холодная, Как лезвие ножа, — О, страшная, бесплодная, О, злая госпожа!.. «Агарь!» — И кровь отхлынула От смуглого лица. Глядит, — и брови сдвинула На Божьего гонца…

Алкеевы строфы

И впрямь прекрасен, юноша стройный, ты: Два синих солнца под бахромой ресниц, И кудри темноструйным вихрем, Лавра славней, нежный лик венчают. Адонис сам предшественник юный мой! Ты начал кубок, ныне врученный мне, — К устам любимой приникая, Мыслью себя веселю печальной: Не ты, о юный, расколдовал ее. Дивясь на пламень этих любовных уст, О, первый, не твое ревниво, — Имя мое помянет любовник. 3 октября 1915

* * *

Без оговорок, без условий Принять свой жребий до конца, Не обрывать на полуслове Самодовольного лжеца. И самому играть во что-то — В борьбу, в любовь — во что горазд, Покуда к играм есть охота, Покуда ты еще зубаст. Покуда правит миром шалый, Какой-то озорной азарт, И смерть навеки не смешала Твоих безвыигрышных карт. Нет! К черту! Я сыта по горло Игрой — Демьяновой ухой. Мозоли в сердце я натерла И засорила дух трухой, — Вот что оставила на память Мне жизнь, — упрямая игра, Но я смогу переупрямить Ее, проклятую!.. Пора! 2 ноября 1932

Белой ночью

Не небо — купол безвоздушный Над голой белизной домов, Как будто кто-то равнодушный С вещей и лиц совлек покров. И тьма — как будто тень от света, И свет — как будто отблеск тьмы. Да был ли день? И ночь ли это? Не сон ли чей-то смутный мы? Гляжу на все прозревшим взором, И как покой мой странно тих, Гляжу на рот твой, на котором Печать лобзаний не моих. Пусть лживо-нежен, лживо-ровен Твой взгляд из-под усталых век, — Ах, разве может быть виновен Под этим небом человек! <1912–1915>

* * *

«Будем счастливы во что бы то ни стало…» Да, мой друг, мне счастье стало в жизнь! Вот уже смертельная усталость И глаза, и душу мне смежит. Вот уж, не бунтуя, не противясь, Слышу я, как сердце бьет отбой, Я слабею, и слабеет привязь, Крепко нас вязавшая с тобой. Вот уж ветер вольно веет выше, выше, Все в цвету, и тихо все вокруг, — До свиданья, друг мой! Ты не слышишь? Я с тобой прощаюсь, дальний друг. 31 июля 1933, Каринское