Разрыв-трава

Парнок София

* * *

Скажу ли вам: я вас люблю? Нет, ваше сердце слишком зорко. Ужель его я утолю Любовною скороговоркой? Не слово, — то, что перед ним: Молчание минуты каждой, Томи томленьем нас одним, Единой нас измучай жаждой. Увы, как сладостные «да», Как все «люблю вас» будут слабы, Мой несравненный друг, когда Скажу я, что сказать могла бы. 1915

* * *

Словно дни мои первоначальные Воскресила ты, весна. Грезы грезятся мне беспечальные, Даль

младенчески ясна. Кто-то выдумал, что были бедствия, Что я шла, и путь тернист. Разве вижу не таким, как в детстве, я Тополей двуцветный лист? Разве больше жгли и больше нежили Солнца раннего лучи? Голоса во мне поют не те же ли: «Обрети и расточи»? Богу вы, стихи мои, расскажете, Что, Единым Им дыша, Никуда от этой тихой пажити Не ушла моя душа. <1912–1915>

* * *

Смотрят снова глазами незрячими Матерь Божья и Спаситель-Младенец. Пахнет ладаном, маслом и воском. Церковь тихими полнится плачами. Тают свечи у юных смиренниц В кулачке окоченелом и жестком. Ах, от смерти моей уведи меня, Ты, чьи руки загорелы и свежи, Ты, что мимо прошла, раззадоря! Не в твоем ли отчаянном имени Ветер всех буревых побережий, О, Марина, соименница моря! 5 августа 1915, Святые Горы

* * *

Снова знак к отплытию нам дан! Дикой полночью из пристани мы выбыли. Снова сердце — сумасшедший капитан — Правит парус к неотвратной гибели. Вихри шар луны пустили в пляс И тяжелые валы окрест взлохматили… — Помолись о нераскаянных, о нас, О поэт, о спутник всех искателей! 7 февраля 1915

Сонет

На запад, на восток всмотрись, внемли, — Об этих днях напишет новый Пимен, Что ненависти пламень был взаимен У сих народов моря и земли. Мы все пройдем, но устоят Кремли, И по церквам не отзвучит прокимен, И так же будет пламенен и дымен Закат золотоперистый вдали. И человек иную жизнь наладит, На лад иной цевницы зазвучат, И в тихий час старик сберет внучат: «Вот этим чаял победить мой прадед», — Он вымолвит, печально поражен, — И праздный меч не вынет из ножон.

* * *

Тень от ветряка Над виноградником кружит. Тайная тоска Над сердцем ворожит. Снова темный круг Сомкнулся надо мной, О, мой нежный друг, Неумолимый мой! В душной тишине Ожесточенный треск цикад. Ни тебе, ни мне, Нам нет пути назад, — Томный, знойный дух Витает над землей… О, мой страстный друг, Неутолимый мой! 1918

Ю. Л. Римской-Корсаковой

* * *

Тихо плачу и пою, отпеваю жизнь мою. В комнате полутемно, тускло светится окно, и выходит из угла старым оборотнем мгла. Скучно шаркает туфлями и опять, Бог весть о чем, все упрямей и упрямей шамкает беззубым ртом. Тенью длинной и сутулой распласталась на стене, и становится за стулом, и нашептывает мне, и шушукает мне в ухо, и

хихикает старуха: «Помереть — не померла, только время провела!» 11 апреля 1927

* * *

Тоскую, как тоскуют звери, Тоскует каждый позвонок, И сердце — как звонок у двери, И кто-то дернул за звонок. Дрожи, пустая дребезжалка, Звони тревогу, дребезжи… Пора на свалку! И не жалко При жизни бросить эту жизнь… Прощай и ты, Седая Муза, Огонь моих прощальных дней, Была ты музыкою музык Душе измученной моей! Уж не склоняюсь к изголовью, Твоих я вздохов не ловлю, — И страшно молвить: ни любовью, Ни ненавистью не люблю! 26 января 1933

* * *

Ты помнишь коридорчик узенький В кустах смородинных?.. С тех пор мечте ты стала музыкой, Чудесной родиной. Ты жизнию и смертью стала мне — Такая хрупкая — И ты истаяла, усталая, Моя голубка!.. Прости, что я, как гость непрошеный, Тебя не радую, Что я сама под страстной ношею Под этой падаю. О, эта грусть неутолимая! Ей нету имени… Прости, что я люблю, любимая, Прости, прости меня! 5 февраля 1933

* * *

Узорами заволокло Мое окно. — О, день разлуки! — Я на шершавое стекло Кладу тоскующие руки. Гляжу на первый стужи дар Опустошенными глазами, Как тает ледяной муар И расползается слезами. Ограду, перерос сугроб, Махровей иней и пушистей, И садик — как парчевый гроб, Под серебром бахром и кистей… Никто не едет, не идет, И телефон молчит жестоко. Гадаю — нечет или чет? — По буквам вывески Жорж Блока. 1915

* * *

Унылый друг, вспомни и ты меня раз в году, в канун Иванова дня, когда разрыв-трава, разрыв-трава, разрыв-трава цветет! 26 января 1926

* * *

Что ж, опять бунтовать? Едва ли, — барабанщик бьет отбой. Отчудили, откочевали, отстранствовали мы с тобой. Нога не стремится в стремя. Даль пустынна. Ночь темна. Отлетело для нас время, наступают для нас времена. Если страшно, так только немножко, только легкий озноб, не дрожь. К заплаканному окошку подойдешь, стекло протрешь — И не переулок соседний увидишь, о смерти скорбя, не старуху, что к ранней обедне спозаранку волочит себя. Не замызганную стену увидишь в окне своем, не чахлый рассвет, не антенну с задремавшим на ней воробьем, а такое увидишь, такое, чего и сказать не могу, — ликование световое, пронизывающее мглу!.. И женский голос, ликуя, — один в светлом клире — поет и поет: Аллилуйя, аллилуйя миру в мире!.. 12 ноября 1926