Разум и чувства
Шрифт:
– Элинор. Ради приличия, не говори так, – сказала Марианна. – Деньги могут обеспечить счастье только там, где нет любви и быть не может.
– Возможно, – сказала Элинор, улыбаясь, – что мы к этому еще вернемся. Давай сравним, что каждая из нас понимает под словом «деньги» и «сбережения». Что ты понимаешь под словами «хорошие деньги»?
– Около 18 или 20 сотен фунтов в год, не более этого!
Элинор засмеялась:
– Две тысячи в год?! Ого! Для меня и одна тысяча это уже целое состояние, хорошие «сбережения». Могу представить,
– Но две тысячи в год – это просто разумная сумма, на меньший доход нормальная жизнь семьи просто невозможна. Когда я говорю «жизнь», то имею в виду достаточное количество прислуги, экипаж, или два, и свои охотничьи собаки… Меньше, пожалуй, невозможно.
Элинор улыбнулась снова, когда услышала, как ее сестра описывает свои будущие расходы в имении Комб-Магна.
– Охотничьи собаки? – переспросил Эдвард, – Но зачем вам охотничьи собаки? Не все же обязательно охотятся?!
Марианна в ответ только покраснела:
– Многие охотятся…
– А я мечтаю, – вмешалась в разговор старших Маргарет, – чтобы кто-нибудь подарил каждой из нас по кусочку от огромного богатства!
– Ах! Золотые слова! – воскликнула Марианна. Ее глаза радостно заблестели, а ее щеки заалели в предвкушении такого воображаемого счастья.
– Мы все не отказались бы от такого подарка судьбы, – сказала Элинор, – Хотя все же богатство налагает определенную ответственность.
– О, дорогая! – вскричала Маргарет, – Как счастлива я была бы и что только не сделала с ним!!!
Марианна посмотрела на нее с пониманием.
– А мне бы было трудно самой потратить все деньги, наверное, я отдала бы их дочерям, – сказала миссис Дэшвуд.
– Ты можешь начать тратить свои сбережения прямо вот с этого дома, и проблема, куда вложить несметные сокровища, исчезнет сама собой.
– Представляю, сколько замечательных заказов посыпалось бы от вашей семьи в Лондон, – сказал Эдвард, – если бы вы разбогатели. Скольких продавцов книг, нот и печатников вы бы осчастливили. Вы, мисс Элинор, выписывали бы по почте всё новые и новые гравюры, что же касается Марианны, то в Лондоне не останется ни одного нотного магазина, который бы не присылал ей новые музыкальные произведения! А книги: Томсон, Купер, Скотт! Она будет покупать их, покупать снова и снова, весь тираж, чтоб они не попали в плохие руки. И у нее обязательно будут книги, в которых авторы восторгаются грустными ветвями облетевших деревьев. Разве не так, Марианна? Простите меня, если я очень дерзок, но я не забыл наш прошлый спор и хотел вам напомнить о нём!
– Мне было приятно вспомнить о прошлом, Эдвард. Не важно, была ли тогда меланхолия или тихая радость, но я люблю воспоминания. И вы никогда не обидите меня, напоминая о прошедших временах. Вы почти правы, предполагая как мои неожиданные доходы должны быть израсходованы. И конечно некоторые из них, особенно наличные, должны быть истрачены на коллекцию нот и книг.
–
– Нет, Эдвард, я должна кое-что сделать еще…
– Возможно, вы учредите премию тому, кто написал книгу о полном оправдании вашей любимой манеры поведения. «Наша встреча случилась однажды…». Вы, по-прежнему считаете, что в жизни можно полюбить лишь раз?
– Несомненно. Я еще очень молода, чтобы думать иначе. Думаю, вряд ли мне доведется убедиться в обратном.
– Марианна, как всегда последовательна. Вы видите, – сказала Элинор, – она не изменяет себе.
– Но, только немного стала серьезней, чем была, – заметил Эдвард.
– Нет, Эдвард, – сказала Марианна, – Не вам меня упрекать. Вы сами-то не очень веселы!
– Почему вы так подумали? – ответил он, посмотрев на нее, – Я ведь никогда и не был весельчаком.
– Так же, как и наша Марианна, – сказала Элинор, – Я вряд ли смогу назвать ее «живчиком», хотя она очень горяча, очень запальчива во всем, чтобы не делала. Но она вовсе не хохотушка.
– Думаю, что вы правы, – ответил он, – но я всегда ее считал веселой.
– Я тоже часто ошибалась, истолковывая ту или иную черту характера, – продолжала Элинор. – Со стороны люди с живым воображением всегда кажутся нам более грустными или веселыми, гениальными или бездарными, чем они оказываются на самом деле. И мне трудно объяснить, почему это так. Беда в том, что часто человек ведет себя так, как о нем судят, и очень редко, по своей истинной сути.
– Да, это так, Элинор, – сказала Марианна, – Я думаю, что всеми нами, в конечном счете, правит чужое мнение и что наша способность давать оценку другим была милостиво дана свыше только с одной целью – умело управлять соседями. Ты сама только что об этом сказала!
– Нет, Марианна, никогда! Я никогда не хотела подчинить себе других. Единственное, что я всегда пыталась навязать людям, так это нравственные ценности. И ты не переубедишь меня в обратном. Я признаю, что виновата перед тобой. Я пыталась повлиять на тебя. Но разве я когда-то заставляла тебя действовать в угоду чужому мнению?
– Вам никогда не удастся включить вашу сестру в глобальный план улучшения общей цивилизованности, – сказал Эдвард, – Получилось ли у вас что-нибудь хоть раз?
– Эффект был прямо противоположным, – ответила Элинор, глядя на Марианну.
– Теоретически, – продолжал он, – я полностью на вашей стороне. Но практически, я, несомненно, ближе к вашей сестрице. Я не люблю защищать себя. Но я от рождения застенчив, и поэтому часто выгляжу стесненным, хотя не испытываю при этом никакого смущения, а просто нахожусь в состоянии своей естественной неуклюжести. Я часто думаю, что по своей природе я должен ограничиться только близким кругом знакомых друзей, так как ничтожно себя чувствую в кругу незнакомых или известных людей.