Разум и чувство (другой перевод)

Остин Джейн

Тот факт, что они были племянницами человека, в течение долгих лет заботившегося о ее брате, вряд ли заставил бы миссис Джон Дэшвуд найти для них место за своим столом. Но они были гостьями леди Мидлтон, а это не могло не распахнуть перед ними двери ее дома. Люси, которая давно стремилась познакомиться с близкими Эдварда, узнать их поближе, понять, какие ее ждут трудности, и попытаться понравиться им, была счастлива, как никогда в жизни, получив карточку миссис Джон Дэшвуд.

На Элинор такая же карточка произвела совсем иное впечатление. Она подумала, что Эдвард живет у матери, а значит, не может не быть приглашен вместе с ней на обед, который дает его сестра. Увидеть его после всего, что было, в обществе Люси? Вряд ли у нее хватит сил выдержать это испытание.

Эти

опасения в общем-то основывались не на доводах рассудка и уж точно не на истинных фактах. Элинор удалось избавиться от них отнюдь не из-за собственного здравомыслия, а благодаря доброму сердцу Люси. Рассчитывая принести ей жесточайшее разочарование, мисс Стил поспешила сообщить Элинор, что во вторник Эдвард не сможет присутствовать на обеде. А чтобы сделать боль совсем уж нестерпимой, Люси заверила ее, что Эдварда удерживает на расстоянии лишь горячая любовь к ней, Люси, в присутствии которой он не может скрывать свои чувства.

И вот настал долгожданный вторник, день, когда должно было состояться знакомство двух девушек с потенциальной свекровью.

– Пожалейте меня, дорогая мисс Дэшвуд, – прошептала Люси, когда они вместе поднимались по лестнице. Получилось так, что Мидлтоны приехали следом за миссис Дженнингс, поэтому все вместе последовали за лакеем. – Здесь никто, кроме вас, не способен мне посочувствовать. Мой бог, кажется, я вот-вот упаду! Через мгновение мне предстоит увидеть ту, от которой зависит счастье всей моей жизни, – мою будущую свекровь.

Элинор могла бы незамедлительно утешить Люси, сообщив, что, вероятнее всего, им предстоит увидеть будущую свекровь мисс Мортон, а вовсе не ее, но не стала этого делать и лишь вполне искренне ответила, что от души жалеет бедняжку. Последнее заявление вызвало величайшее изумление Люси, которая, хотя и действительно чувствовала себя до крайности неуютно, надеялась, по крайней мере, вызвать жгучую зависть у Элинор.

Миссис Феррарс оказалась маленькой, худой женщиной, обладающей прямой до чопорности осанкой и серьезным до кислости лицом. Ее кожа имела землисто-бледный оттенок, черты лица были мелкими и лишены выразительности и привлекательности. Но, видно решив не делать внешность этой женщины совсем уж незаметной, природа наградила ее широкими, внушительного вида бровями, которые придавали весомость чванливо-гордому и всегда недоброжелательному выражению ее лица. Она была немногословна. Очевидно, в отличие от многих людей, она соразмеряла количество слов и мыслей. Но из тех нескольких слогов, которые она все-таки процедила, ни один не был обращен к мисс Дэшвуд, на которую она поглядывала, демонстрируя решимость в любом случае проникнуться к ней неприязнью. Однако такое обращение больше не могло причинить боль Элинор, хотя еще несколько месяцев назад оно бы ранило ее в самое сердце. Но теперь совершенно иное отношение к сестрам Стил, рассчитанное, по всей вероятности, на то, чтобы она почувствовала себя еще более униженной, лишь позабавило ее. Она не могла не улыбнуться, глядя, как любезно и мать и дочь разговаривают с Люси – они явно выделяли именно ее. Будь им известна ее тайна, они бы мигом растеряли все свое показное добродушие. В то же время Элинор, не имевшую возможности как-то ранить их, обе нарочито не замечали. Улыбаясь при виде столь неудачно расточаемой любезности, она поневоле задумалась о мелкой злобности, эту любезность породившей. Она не могла не почувствовать глубокого презрения к сестрам Стил, которые из кожи вон лезли, стремясь ее заслужить.

Люси была на седьмом небе от счастья, видя, как радушно ее принимают. А ее сестре для полного блаженства не хватало только шуточек, обращенных в адрес ее и доктора Дэвиса.

Обед был великолепный, слуги многочисленны, и все говорило о несомненной любви хозяйки дома к показной роскоши, так же как и о возможностях хозяина потакать жене. Вероятно, в Норленде действительно проводились всевозможные работы, для выполнения которых его владельцу чуть было не пришлось с убытком продавать ценные бумаги, но, слава богу, до этого не дошло и у него нашлось

несколько тысяч фунтов наличными, чтобы заплатить за новые земли. Однако ничто не свидетельствовало о безденежье хозяина, на которое он сетовал в разговоре с сестрой, так же как и о необходимости ограничивать себя хотя бы в чем-то. Бедностью в этом обществе отличалась только беседа, но зато уж ее не заметить было невозможно. Джон Дэшвуд не мог сказать ничего, что стоило бы послушать, а его супруга и того меньше. Впрочем, в этом не было особого позора, поскольку то же самое можно было сказать и о подавляющем большинстве их гостей. Всем им, чтобы стать приятными в общении, не хватало либо ума, причем как природного, так и приобретенного, либо духовности, либо страстности.

Когда после обеда дамы удалились в гостиную, эта нищета стала особенно очевидной, поскольку джентльмены все же вносили в беседу известное разнообразие, касаясь то политических событий, то проблем огораживания, то выездки лошадей. А дамы все время, пока не подали кофе, живо обсуждали лишь один вопрос: они сравнивали рост Гарри Дэшвуда и Уильяма, второго сына леди Мидлтон, которые были почти ровесниками.

Если бы присутствовали оба мальчика, вопрос решился бы за несколько секунд, так как их можно было поставить рядом и все сразу же стало бы ясно. Но в наличии имелся только один Гарри, поэтому могли быть высказаны только предположения. Всем присутствующим было предоставлено право твердо придерживаться собственного мнения и высказывать его сколько угодно раз.

Партии распределились следующим образом.

Две матери, хотя каждая была абсолютно убеждена, что ее сын выше, любезно высказывались в пользу другого.

Две бабушки, столь же пристрастные, хотя и более искренние, утверждали каждая, что выше, бесспорно, ее собственный отпрыск.

Люси, которая одинаково стремилась угодить и тем и этим, считала, что оба мальчика совершенно одинаковы, причем удивительно высоки для своего возраста. Ее сестра с еще большей горячностью также делила пальму первенства между обоими мальчиками.

Элинор один раз заметила, что, по ее мнению, Уильям несколько выше, чем нанесла глубочайшее оскорбление миссис Феррарс и Фанни, и не считала нужным отстаивать свое мнение по не интересовавшему ее вопросу. Марианна, когда дамы воззвали к ее мнению, привела в величайшее возмущение всех сразу, заявив, что ничего не может сказать, поскольку никогда над этим не задумывалась.

Перед отъездом из Норленда Элинор с немалым искусством написала для невестки две картины. Они были вставлены в рамы, доставлены в дом и теперь украшали гостиную. Именно на них упал взгляд Джона Дэшвуда, когда он сопровождал джентльменов в гостиную, и они были тут же вручены полковнику Брэндону, чтобы тот имел возможность ими полюбоваться.

– Это сделала моя старшая сестра, – сообщил он. – Человек, обладающий столь тонким вкусом, как вы, непременно оценит их по достоинству. Не знаю, доводилось ли вам видеть ее картины прежде, но, по общему мнению, она рисует очень хорошо.

Полковник, хотя и не преминул заметить, что слабо разбирается в живописи, искренне похвалил картины, как, впрочем, тепло отозвался бы о любой вещи, созданной руками мисс Дэшвуд. Тем самым он возбудил общее любопытство, и произведения Элинор подверглись придирчивому изучению. После того как они удостоились любезной похвалы леди Мидлтон, миссис Феррарс, не знавшая, что это работа Элинор, также пожелала взглянуть на них. Фанни передала картины матери, предусмотрительно напомнив, что они выполнены мисс Дэшвуд.

– Гм, – промычала миссис Феррарс, даже не взглянув на них, – очень мило.

Фанни, должно быть, решила, что ее мать допустила слишком уж большую бестактность, поэтому слегка покраснела и поспешила сказать:

– Да, действительно, они очень милы. – Затем она, по всей вероятности, испугалась, что позволила себе слишком многое и ее любезность можно посчитать одобрением, поэтому тут же добавила: – Не кажется ли вам, что они напоминают стиль мисс Мортон? Вот уж кто действительно мастерски владеет кистью. Ее последний пейзаж неподражаем!