Разум и чувство (другой перевод)

Остин Джейн

– Я обещал быть в другом месте.

– Обещали? Ну и что? Ведь это помешало вам повидаться с нами!

– Вероятно, мисс Марианна полагает, – воскликнула Люси, радуясь возможности хотя бы в чем-то свести с ней счеты, – что молодые джентльмены не должны держать обещаний, если им этого не хочется?

Элинор страшно разозлилась, но Марианна, скорее всего, не заметила сарказма и спокойно ответила:

– Нет, что вы. Если серьезно, я не сомневаюсь, что только чувство долга помешало Эдварду присоединиться к нам на Харли-стрит. Я искренне верю, что более совестливого и обязательного человека на свете не существует. Все свои обещания он исполняет с неизменной точностью, пусть даже оно будет самым пустячным и идет вразрез с его собственными интересами. Совесть не позволяет ему огорчать или обманывать других. Из всех моих знакомых только он совершенно лишен эгоизма. Эдвард, все это чистая правда, поэтому я не собираюсь

молчать. Что? Вас никогда и никто не хвалил? В таком случае вам никак нельзя быть моим другом. Всем, кто принимает мою любовь и уважение, приходится мириться с тем, что я вслух говорю об их достоинствах.

Однако ее пылкая речь была произнесена в неудачном месте и в неудачное время. А на Эдварда она произвела такое впечатление, что он почти сразу же встал и собрался откланяться.

– Почему вы уходите! – вскричала Марианна. – Как хотите, дорогой Эдвард, но я вас не отпущу.

Отведя его в сторону, она прошептала, что Люси непременно вот-вот уйдет. Но даже эти заверения не помогли, и Эдвард ретировался. Люси, которая при любых обстоятельствах пересидела бы его, сколько бы ни продлился его визит, вскоре последовала его примеру.

– Интересно, почему она так зачастила к нам? – возмутилась Марианна. – Неужели она не видит, что совершенно лишняя? Как, должно быть, был раздосадован Эдвард!

– Но отчего же? Мы все его друзья, к тому же с Люси он знаком гораздо дольше, чем с нами. Почему же ты считаешь, что ему было неприятно ее увидеть?

Марианна пристально посмотрела на сестру и ответила:

– Ты же знаешь, Элинор, что я не переношу таких разговоров. Если же ты надеешься, что я начну тебе возражать, то совершенно напрасно. Могла бы и вспомнить, что я на такие вещи не способна. Я никогда не опущусь до того, чтобы произносить заверения, в которых никто не нуждается.

Она вышла из комнаты, а Элинор не осмелилась последовать за ней, чтобы продолжить разговор. Она дала Люси обещание хранить тайну, а значит, не могла раскрыть карты перед сестрой. А ведь ей необходимо было сообщить Марианне сведения, которые убедили бы ее, что, какими бы тяжкими ни были последствия упорного заблуждения, ей придется смириться. Элинор оставалось только надеяться, что Эдвард постарается пореже представлять Марианне возможность излить на него и Элинор поток своих теплых и абсолютно неуместных чувств. Она верила, что он избавит их от повторения той боли, которую оба испытали во время последнего свидания. И у нее были все причины для таких надежд.

Глава 36

Через несколько дней после этой встречи газеты поведали миру, что супруга Томаса Палмера, эсквайра, благополучно произвела на свет сына и наследника. Появившаяся в газете заметка доставила немало приятных минут близким четы Палмер, которые уже знали о знаменательном событии.

Это событие, ставшее источником счастья и необыкновенного воодушевления миссис Дженнингс, совершенно изменило ее распорядок дня, а следовательно, повлияло и на времяпрепровождение гостивших у нее сестер Дэшвуд. Понятно, что миссис Дженнингс желала проводить как можно больше времени с дочерью, поэтому она отправлялась к Шарлотте с самого раннего утра, а возвращалась домой только поздно вечером. Элинор и Марианна по настоятельному приглашению Мидлтонов теперь проводили целый день на Кондуит-стрит. Они бы предпочли оставаться в доме на Беркли-стрит хотя бы утром, но не спорить же из-за этого со всеми! Поэтому им пришлось проводить долгие часы в компании леди Мидлтон и сестер Стил, от чего никто не получал удовольствия, хотя и постоянно звучали заверения в обратном.

Они были слишком умны, чтобы быть желанными спутницами для леди Мидлтон, а сестры Стил завистливыми взглядами видели в них только наглых захватчиц, вторгшихся на территорию, которую они считали своей, и посягающих на внимание хозяйки дома, которое должно было принадлежать только им одним. Хотя никто не мог бы проявить больше любезности к девушкам, чем леди Мидлтон, она их не любила. Они не считали нужным льстить ей или ее детям, а значит, по ее мнению, никак не могли быть доброжелательными. Обе мисс Дэшвуд любили читать, то есть их можно было вполне обоснованно заподозрить в язвительности. Правда, вероятнее всего, она не слишком точно знала, что такое настоящая язвительность, но это не имело значения. Понятие было модным и широко употреблялось.

Присутствие сестер Дэшвуд особенно тяготило леди Мидлтон и Люси. Первой оно мешало предаваться безделью, а второй – заниматься делом. Леди Мидлтон никак не могла сидеть перед ними сложа руки, а Люси не решалась пустить в ход свою обычную лесть, которую она всегда так старательно обдумывала, обоснованно опасаясь открытого презрения со стороны Элинор и Марианны. И только вторая мисс Стил не слишком огорчалась появлению в доме лишних людей. Сестры Дэшвуд вполне могли, если бы

захотели, совершенно примирить ее со своим присутствием. Если бы кто-то из них в подробностях рассказал ей об интрижке Марианны с мистером Уиллоби, она почувствовала бы себя вполне вознагражденной за принесенную ею жертву – потерю лучшего места у камина, которое она всегда занимала после обеда. Но шаг к примирению так и не был сделан, хотя мисс Стил часто сообщала Элинор, что глубоко сочувствует ее сестре, а Марианне постоянно намекала на мужское непостоянство. Первая слушала ее с полным безразличием, а вторая – с выражением брезгливого презрения на лице. Тем не менее они все равно могли заручиться ее поддержкой, причем без особого труда, если хотя бы иногда позволяли себе насмешливые намеки насчет ее доктора. Но они не были склонны сделать даже такую малость для нее. Поэтому, когда сэр Джон не обедал дома, мисс Стил случалось за целый день не услышать ни одной шуточки по своему адресу, разве что за исключением тех, которые она отпускала сама.

Взаимная зависть и неудовольствие оставались совершенно неведомыми миссис Дженнингс. Она искренне полагала, что молодые девушки только рады возможности проводить побольше времени вместе. Каждый вечер она не забывала вслух поздравить своих юных приятельниц с тем, что им больше не приходится скучать со старухой. Несколько раз она заезжала к сэру Джону, иногда встречала девушек дома, но неизменно пребывала в превосходном настроении, была весела и преисполнена энтузиазма. Хорошее самочувствие Шарлотты, по ее разумению, являлось исключительно ее заслугой. Она в любой момент была готова дать полный отчет о состоянии здоровья Шарлотты, причем настолько подробный, что заинтересоваться им могли только мисс Стил. Только одна вещь ее тревожила и являлась поводом для постоянных жалоб. Мистер Палмер придерживался обычного для представителя его пола, но совершенно неестественного для молодого отца убеждения, что все младенцы похожи друг на друга. И хотя она сама отчетливо различала в младенце черты сходства со всеми родственниками с обеих сторон, убедить в этом его отца не было никакой возможности. Он продолжал утверждать, что его малыш ничем не отличается от остальных младенцев такого возраста, и даже не соглашался с очевидной истиной, что это самое замечательное дитя в мире.

Теперь мне предстоит поведать о неприятности, постигшей миссис Джон Дэшвуд. Когда ее сестры и миссис Дженнингс впервые посетили дом на Харли-стрит, там случайно оказалась еще одна ее знакомая. Это обстоятельство на первый взгляд никакой опасностью не угрожало. Но когда воображение других людей уводит их далеко в сторону от реальности и заставляет неверно судить о нашем поведении, опираясь на незначительные детали, всегда возможны случайности. Так вот: слегка запоздавшая дама позволила своему воображению завести себя так далеко от действительности и даже вероятности, что, познакомившись с мисс Дэшвуд – сестрами Джона Дэшвуда, решила, что они гостят на Харли-стрит. Из-за этого совершенно неверного умозаключения два дня спустя Элинор и Марианна получили приглашение вместе с мистером и миссис Дэшвуд посетить небольшой музыкальный вечер, который упомянутая дама устраивала в своем доме. Из-за этого обстоятельства миссис Дэшвуд пришлось терпеть ужасные неудобства: во-первых, послать за золовками экипаж, а во-вторых, что гораздо хуже, ощутить на себе неприятные последствия такого неуместного внимания к ним (они же могут счесть ее обязанной и в другой раз взять их с собой). Правда, у нее всегда была возможность отказать им, но этого ей казалось мало. Когда люди поступают дурно и знают об этом, их чрезвычайно оскорбляет, если кто-то ожидает от них чего-то лучшего.

Марианна со временем настолько привыкла каждый день выезжать, что вскоре ей уже было безразлично, ехать или нет. Она спокойно и автоматически одевалась, готовясь к каждому вечеру и не ожидая от него никакого удовольствия. Часто она до самого последнего момента не знала, куда ее везут.

Она стала равнодушной к своей внешности и туалетам и почти не тратила на это время. Значительно больше интереса к одежде Марианны проявляла мисс Анна Стил. От оценивающего взгляда этой девицы и ее жадного, неуемного любопытства не ускользала ни одна мелочь. Она видела все, интересовалась всем и не находила покоя, пока не выясняла стоимость каждой детали туалета Марианны. Она знала количество ее платьев точнее самой Марианны и не оставляла надежды выведать, прежде чем они расстанутся, во сколько ей обходится еженедельная стирка и какую сумму в год она тратит лично на себя. Эти навязчивые и бесцеремонные расспросы обычно завершались комплиментом, который, хотя и имел целью ей польстить, являлся, по мнению Марианны, совсем уж вопиющей наглостью. После завершения допроса с пристрастием о стоимости и фасоне платья, цвете туфелек и форме прически ей непременно сообщали, что она выглядит «восхитительно и всенепременно вскоре обзаведется множеством кавалеров».