Разум океана. Возвращение в Итаку
Шрифт:
— Может быть, еще по одной? Под холодный закус, а? — предложил Решевский.
Злоба душила меня, я старался пересилить себя — это было нелегко.
— А я яичницу хочу, с ветчиной, понял? — грубо сказал я. — Несите, барышня, клиент жрать хочет.
«Барышня» зыркнула на меня треугольными глазами и помчалась по залу. Я проводил ее взглядом и увидел, как навстречу официантке выходят музыканты в бежевых пиджаках и голубых брюках.
— Вот и лабухи, — бодро сказал я.
И снова сощурилась Галка.
— В дикаря играешь? — сказала она. — Ты б еще ватничек надел и кепочку
Наверное, я сам был виноват; уж если сел за стол, то веди себя так, как принято у приличных людей. Она права.
— Галка, ты что? — сказал Решевский.
— Брось, она верно говорит, — ответил я, — может, и вправду одичал…
В последнем, конечно, схитрил, диким себя совсем не чувствовал, может, где и есть глухие места, а я сидел в образцовой колонии общего режима, где были нормальная средняя школа и библиотека. Отработал свое — шлифуй интеллект. Опять же кино, газеты, самодеятельность, Лопе де Вега ставили, и никаких тебе зряшных трат времени.
— Ладно, «завяжем», — сказал я.
И тут принялся за работу оркестр.
Начали они с вальса и без перерыва ударили твист. Танцующих было немного, вечер едва начинался, мне принесли яичницу, потом и заказ для них.
И снова захотелось, чтоб на столе были свечи, вспомнился тот, Галкин, вечер и всякое другое вспомнилось, пока Стас наполнял наши рюмки.
К ребятам, что были с Мокичевым, подошли девчонки. Я слышал, как громко их приветствовал Васька, отдавал команды придвинуть соседний стол, Олю посадить сюда, а Раю туда, принести шампанского и апельсинов, словом, Васька был на коне.
После драки на первом курсе мы не то чтоб сдружились, но относились друг к другу терпимо и даже бывали вместе в компаниях.
Васька нравился начальству, а ребята не то что любили его, просто принимали. На втором курсе он стал старшиной группы, а на последнем уже и роты. Конечно, льгот у него при выпуске было до черта. Мокичев пошел в Морагентство, а мы с Решевским на траулеры — ловить селедку.
Правда, там быстро мы стали капитанами, но Мокичев и младшим штурманом на перегоне судов жил пошикарнее нас.
«Ладно тебе, — подумал я, — чему завидуешь? Тому, что денег у него больше или романтике переходов? Не в этом цель твоей жизни…»
«А в чем она, цель? — спросил я себя. — Зачем вообще ты стал моряком? Зачем уходил на долгое время в океан, рискуя потерять и жену, и друзей, и жизнь?»
Человек — существо земное…
Это не бог весть какая истина, люди постигли ее, сделав первые шаги в океане. Но только побывав в нем, можно до конца понять, что колыбель человечества — земля.
На море человеку неуютно. Штормы, оглушающий рев ветра, гибельное обледенение — велик арсенал испытаний, уготованных покинувшим землю смельчакам. И замкнутость жизненного пространства, на котором обстоятельства свели вместе самых разных людей, это тоже не для всякого.
И вот отданы, швартовы. Судно медленно вытягивается на рейд, и прощальные гудки разрывают воздух. Все дальше и дальше уходит берег, а вместе с ним исчезают и житейские мелочи, играющие —
Человеку в море нелегко.
И все-таки почему же мы снова и снова уходим в море? Сначала нам трудно, мы боремся сами с собой. Романтиков в этом поддерживает дух популярных книжек о море и великие примеры из истории географических открытий, других толкает погоня за заработком.
Рыбацкая доля не очень-то веселая штука. Иное дело в торговом флоте! Мы же, рыбаки, знаем свои квадраты и «пашем» их тралом до одури.
На карте эти квадраты отличаются друг от друга номерами, а на поверхности океана все они одинаковы — вода, вода и вода. Три, четыре, пять месяцев вокруг ничего, кроме воды.
Иногда, для «разнообразия», как на Лабрадоре, например, ее затягивает льдом. И тогда у капитанов седеют виски…
Но есть и свои радости в рыбацкой жизни. День прихода, например. Человеку, никогда не выходившему в море, трудно себе представить, как дорог нам родной берег в день прибытия судна. Идешь по улицам, с любопытством рассматриваешь лица прохожих, витрины магазинов, бегущие троллейбусы, театральные афиши. Потом свернешь в сквер, подойдешь к дереву и украдкой, чтоб не заметили, погладишь ладонью шершавый ствол…
Тому, кто не был в море, не понять этого чувства. Наверно, то же испытывают космонавты, вернувшиеся на Землю…
Да, мы покидаем земную твердь, чтоб снова вернуться, и ради высокого чувства нравственного обновления после короткого свидания с берегом вновь отдаем швартовы.
Когда же на берегу мы сдвигаем стаканы, то первый тост — за тех, кто остался в море, а второй — за то, чтоб всегда надеялись вернуться…
В школе зачитывался я Жюлем Верном, Майн Ридом, Джеком Лондоном. Но морская болезнь на первом же выходе свалила меня. Я рискнул попробовать еще и пересилил качку. Я уходил в океан и знал: вернувшись, увижу другую землю, других людей. Мир для меня открывался по возвращении заново.
И так было после каждого рейса. Нет, невозможно передать это чувство словами. Надо попросту уйти в море и постараться вернуться.
— Хорошая яичница, — произнес я, ковыряя вилкой кусочки ветчины. — Хочу сказать тост: за то, чтоб мы всегда надеялись вернуться.
И вдруг Решевский встал после моих слов, не знаю, почему, но он поднялся из-за стола.
— Извините, я покину вас на минуту, — сказал он.
Мы остались вдвоем, грохотал оркестр и рядом танцевали, я мог бы пригласить Галку, но я этого не сделал — мне было непонятно, почему: не мог или не хотел…
Я потянулся своей рюмкой к Галкиной, толкнулся об нее и поставил на стол не притронувшись.
— Забавно, я знаю женщину, которой повезло: у нее два мужа…
— Я тоже знаю эту женщину, — сказала Галка. — Считаешь, ей весело от этого, да?
— Не знаю, — тихо признался я. — Не знаю, Галка, не знаю…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Эти ворота я видел только однажды, когда, получив документы и вещи, крепко пожал Загладину руку и медленно пошел, с трудом подавляя желание броситься вперед стремглав.