Разум за Бога: Почему среди умных так много верующих

Келлер Тимоти

Если вы называете любые притязания на истинность борьбой за власть, значит, это относится и к вашему заявлению. Если вы, подобно Фрейду, утверждаете, что все притязания на истинность, касающиеся религии и Бога, – всего лишь психологические проекции, предназначенные для того, чтобы справиться с чувством вины и неуверенности, то же самое справедливо и для ваших слов. Видеть все насквозь – значит ничего не видеть.

Фуко навязывал истинность своего анализа другим людям, хотя и отрицал саму категорию истинности. Значит, некоторые виды притязаний на истинность выглядят неопровержимыми. Непоследовательность борьбы против угнетения, когда мы отказываемся признать существование истины, – вероятно, и есть причина, по которой постмодернистская «теория» и «деконструкция» находятся в упадке [66] . Г. К. Честертон высказал такое же замечание почти сто лет назад:

66

К. С. Льюис, Человек отменяется (С. S. Lewis, The Abolition of Man, Collins, 1978), c. 48.

Нынешний мятежник – скептик, он ничего не признает безусловно… и потому не может быть подлинным революционером… Любое осуждение предполагает какую-то моральную доктрину… Короче говоря, современный революционер, будучи скептиком, все время подкапывается под самого себя. Бунт современного бунтаря стал бессмыслен: восставая против всего, он утратил право

восстать против чего-либо… Вот мысль, которая останавливает работу мысли, И это единственная мысль, подлежащая запрету [67] .

67

Эмили Икин, «Новейшая теория: теория не играет роли» (Emily Eakin, “The Latest Theory Is That Theory Doesn't Matter”, New York Times, April 19, 2003), и «Теория всего, покойся с миром» (“The Theory of Everything, RIP”, New York Times, October 17, 2004). См. также Динишиа Смит, «Теоретики культуры, начинайте эпитафии» (Dinitia Smith, “Cultural Theorist, Start Your Epitaphs”, New York Times, January 3, 2004).

Сообщество не может охватывать всех

Христианство требует от членов своего сообщества конкретных убеждений. Оно открыто не для всех. Это путь к социальной разобщенности, утверждают критики. Сообщества людей должны предназначаться для всех, быть открытыми для всех на том основании, что все мы люди. Сторонники подобных взглядов указывают, что во многих городских районах соседствуют представители разных рас и религий, тем не менее уживающиеся вместе и образующие одно сообщество. Все, что для этого требуется, – чтобы каждый уважал частную жизнь и права остальных и работал ради равного доступа к образованию, рабочим местам, возможности принимать политические решения. В условиях либеральной демократии общие нравственные принципы считаются необязательными.

Увы, изложенные выше взгляды чрезмерно упрощены. Либеральная демократия опирается на обширный список допущений: приоритетность индивидуальных прав перед общественными, разграничение частной и общественной морали, святость личного выбора. Все эти убеждения чужды представителям многих культур [68] . Значит, либеральная демократия, как и любое другое сообщество, опирается на общий набор весьма конкретных принципов. Основа западного общества – единые для всех его членов обязательства по основаниям, правам и справедливости, хотя их общепризнанного определения не существует [69] . Все представления о справедливости и разумности коренятся в системе неких конкретных убеждений о смысле человеческой жизни, которые разделяют далеко не все [70] . Следовательно, идея общества, охватывающего всех и каждого, иллюзорна [71] . Каждое человеческое сообщество придерживается неких общих убеждений, которые неизбежно создают границы, охватывают одних людей и исключают других.

68

Г. К. Честертон, Ортодоксия (G. К. Chesterton, Orthodoxy: The Romance of Faith, Doubleday, 1990), c. 33, 41–42. Обоснованные выводы по обязательствам веры, лежащим в основе любой «либеральной демократии», см. в: Майкл Дж. Перри, Под Богом? с. 36. См. также статью Стэнли Фиша «Проблемы с толерантностью» (Stanley Fish, “The Trouble with Tolerance”, Chronicle of Higher Education, November 10, 2006).

Перевод Л. Б. Сумм. – Прим. пер.

69

Аласдэр Макинтайр, После добродетели: исследование нравственной теории (Alasdair MacIntyre, After Virtue: A Study in Moral Theory, 2nd ed., University of Notre Dame Press, 1984) и Чья справедливость? Какой рассудок? (Whose Justice? Which Rationality? University of Notre Dame Press, 1988).

70

По этой теме написано немало хороших книг, в том числе – Стивен Л. Картер, Несогласные среди тех, кем управляют (Stephen L. Carter, The Dissent of the Governed, Harvard University Press, 1999), c. 90. См. также Аласдэр Макинтайр, Чья справедливость, Какой рассудок? (Duckworth, 1987), Ричард Джон Нойхаус, Открытая площади: религия и демократия в Америке (Richard John Neuhaus, The Naked Public Square: Religion and Democracy in America, 2nd ed., Eerdmans, 1986), и Уилфред Макклей, «Два вида секуляризма» (Wilfred McClay, “Two Kinds of Secularism”, The Wilson Quarterly, Summer 2000). Непростой диалог по той же теме можно найти у Р. Оди и Н. Вольтершторфф, «Религия в общественных местах: место религиозных убеждений в политических дебатах» (R.Audi, N.Wolterstorff, Religion in the Public Square: The Place of Religious Convictions in Political Debate,Rowman and Littlefield, 1997). См.в главе 8 подробнее о мировоззренческой почве, необходимой для роста потребности в правах человека.

71

Мишель Фуко указывал, что акцент, сделанный западным обществом на правах личности и «терпимости» к меньшинствам, женщинам и пр., сопровождается «теневым нарративом» отторжения. Как мы относимся к тем, кто не признает западную идею индивидуальных прав и частной жизни? Фуко указывает, что тех, кто ставит под сомнение современные представления о правах и их аргументацию, не клеймят как безнравственных еретиков (как в Средние века), а обвиняют в «неразумности» и «нецивилизованности». Подробные выводы по критике, высказанной Фуко в адрес так называемой западной «терпимости», см.: Мирослав Вольф, «Отторжение и принятие: богословское исследование идентичности, инакости и примирения» (Miroslav Volf, Exclusion and Embrace: A Theological Exploration of Identity, Otherness and Reconciliation, Abingdon, 1996), c. 58–64.

Рассмотрим пример. Представим себе, что один из членов правления местного сообщества геев, лесбиянок и транссексуалов объявляет: «Я получил некий религиозный опыт и теперь убежден, что гомосексуализм – грех». Проходят недели, а он продолжает настаивать на своем. Представим, что член правления местного общества противников гомосексуальных браков объявляет: «Я узнал, что мой сын гей, и считаю, что он имеет полное право сочетаться браком со своим партнером». Какими бы снисходительными и терпимыми ни были представители каждой группы, рано или поздно они скажут: «Вам следует выйти из комитета, поскольку вы не разделяете общие для нас убеждения». Первое из этих сообществ пользуется репутацией открытого для всех, второе – репутацией исключающего, но на практике оба действуют почти одинаково. Каждое опирается на общепринятые убеждения, которые служат границами, охватывают одних и исключают других. Ни то, ни другое не является «узким» – это просто сообщества.

Сообщество, которое не возлагает на своих членов ответственность за конкретные убеждения и поступки, не имеет «корпоративной идентичности» и по сути дела вовсе не является сообществом [72] . Нельзя считать некую группу исключающей просто потому, что к людям в ней подходят с определенными мерками. Значит, не существует

способа определить, является ли то или иное сообщество открытым и заботливым, или, наоборот, закрытым и угнетающим? Есть. Вот гораздо лучший способ это проверить: убеждения какого сообщества побуждают его членов относиться к представителям других сообществ с любовью и уважением, служить им и удовлетворять их потребности? Убеждения какого сообщества побуждают очернять и подвергать нападкам тех, кто нарушает его границы – вместо того, чтобы проявлять по отношению к этим людям доброту и смирение, пытаться расположить их к себе? Христиане заслуживают критики, когда ведут себя осуждающе и недружелюбно по отношению к неверующим [73] . Однако не следует критиковать церковь, которая вводит для своих прихожан стандарты в соответствии с принятыми в ней убеждениями. Ее примеру должно следовать каждое сообщество.

72

«Радикальная неопределенность… коррелирует с постоянным стремлением к терпимости, которая уравнивает все разделяющие границы. [Но разве при этом]… не подрывается изнутри идея терпимости? В отсутствие границ мы будем только знать, против чего мы боремся, но не за что мы ведем эту борьбу. Интеллектуальная борьба против исключения требует категорий и нормативных критериев, которые позволят нам отличать репрессивные практики… от нерепрессивных… «Отсутствие границ» означает… что ни счастье, ни удовольствие, ни свободу и ни справедливость нельзя идентифицировать». Вольф, Отторжение и принятие, с. 61.

73

Наглядный пример – реплика Джерри Фолуэлла в беседе с Пэтом Робертсоном на радио The 70 Club вскоре после трагедии 11 сентября: «Я действительно убежден, что это они – язычники, сторонники легализации абортов, феминистки, геи и лесбиянки, пропагандирующие альтернативный образ жизни, Американский союз защиты гражданских свобод, “Люди за американский образ жизни”, все те, кто добивался секуляризации Америки. Я направляю на них указующий перст и заявляю: “Это произошло с вашей помощью”. Взрыв возмущения и жалоб в церковных кругах вынудил Фолуэлла уже через несколько часов взять свои слова обратно. (См.Данные на 5 марта 2007 года).

Христианству не свойственна культурная категоричность

Христианство пользуется репутацией культурной смирительной рубашки, якобы вынуждая представителей разных культур умещаться в единственно возможные рамки. Его воспринимают как противника плюрализма и культурного многообразия. Но на самом деле христианство лучше адаптируется (и производит меньше разрушений) к различным культурам, нежели секуляризм и многие другие мировоззрения.

Схемой распространения христианство отличается от любой другой мировой религии. Центром ислама, где проживает большая часть исламского населения, по-прежнему является место зарождения этой религии – Ближний Восток. Исконные земли, бывшие демографическими центрами индуизма, буддизма и конфуцианства, таковыми и остались.

Христианство отличается от любой другой мировой религии принципом распространения

В отличие от этих религий, в христианстве поначалу преобладали евреи, а его центром был Иерусалим. Позднее преобладающее место в нем заняли люди эллинского мира, центр сместился в Средиземноморье. Затем веру приняли варвары Северной Европы, в христианстве стали преобладать западноевропейцы, спустя некоторое время – североамериканцы. В настоящее время большая часть христиан мира живет в Африке, Латинской Америке и Азии, постепенно центр христианства начинает смещаться в южное и восточное полушария.

Показательны два примера. В 1900 году христиане составляли 9 % населения Африки, численный перевес 4:1 был на стороне мусульман. Сегодня христиане составляют 44 % населения [74] , в 60-х годах их стало больше, чем мусульман [75] . Такой же взрывной рост численности христиан в настоящее время начинается в Китае [76] . Христиан становится больше не только среди крестьян, простого народа, но и среди социального и культурного истеблишмента, в том числе членов коммунистической партии. При нынешних темпах роста в ближайшие 30 лет христиане составят 30 % 1,5-миллиардного населения Китая [77] .

74

Ламин Саннех, Чья религия христианство? (Lamin Sanneh, Whose Religion Is Christianity? Eerdmans, 2003), c. 15.

75

Филип Дженкинс, «Христианский мир: пришествие глобального христианства» (Philip Jenkins, Christendom: The Coming of Global Christianity, Oxford, 2002), c. 56. «Будущий христианский мир: пришествие глобального христианства» (The Next Christendom: The Coming of Global Christianity, Oxford University Press, 2002), c. 56.

76

Там же, с. 70.

77

Дэвид Эйкмен, «Иисус в Пекине: как христианство преображает Китай и меняет глобальный баланс сил» (David Aikman, Jesis in Beijing: How Christianity Is Transforming China and Changing the Global Balance of Power, Regnery, 2003), c. 285.

Чем объясняется столь стремительный рост численности христиан в этих регионах? Самый любопытный ответ дает африканский ученый Ламин Саннех. Он говорит, что у африканцев бытуют давние традиции веры в сверхъестественный мир добрых и злых духов. Когда африканцы начали читать Библию на родных языках, многие усмотрели в личности Христа окончательное воплощение своих исторических желаний и стремлений [78] . Саннех пишет:

На этот исторический вызов христианство ответило изменением ориентации мировоззрения… Люди сердцем почувствовали, что Иисус не насмехался над их почтением к сакральному или мечтой о непобедимом Спасителе, и тогда принялись бить в Его честь в священные барабаны, и били до тех пор, пока в небе не затанцевали звезды. Эти звезды не стали меньше, даже когда кончился танец. Христианство помогло африканцам стать возродившимися африканцами, а не переделанными европейцами [79] .

78

Саннех приписывает этот феномен пригодности христианства для перевода. Уроженец Гамбии и бывший мусульманин, он противопоставляет христианство исламу, приверженцы которого утверждают, что истинный Коран не поддается переводу: чтобы услышать подлинное слово Божье, надо учить арабский язык. Но ставить в привилегированное положение один язык – значит, предоставлять привилегии одной культуре, поскольку ключевые слова на любом языке имеют значение, уходящее корнями в культурные традиции и мыслеформы. В отличие от ислама, христианство (согласно Деяниям) родилось во время чуда Пятидесятницы, когда каждый, имеющий уши, услышал Благую весть на родном языке. Следовательно, ни один язык или культура не имеют преимуществе перед другими. Библия переведена на все языки, для всех культур. См. Ламин Саннех, «Пригодность для перевода в исламе и христианстве, а также в особом контексте Африки» (Lamin Sanneh, “Translatability in Islam and Christianity, with Special Reference to Africa”, Translating the Message: The Missionary Impact on Culture, Orbis, 1987, c. 211 и далее).

79

Ламин Саннех, Чья религия христианство*, с. 43.