Разумная жизнь
Шрифт:
…Мы забыли, что нам надо было идти в школу, мы забыли о всеобщей забастовке, и, конечно, на следующий день пошел дождь. Мой Бог, какой это был ливень! Мы садились на катер под проливным дождем, и тот любопытный ребенок — ну как ее звали? вы не помните? — она стояла на берегу залива без плаща, со слезами, она не плакала из-за своих родителей, у них никогда не было на нее времени, они так были поглощены друг другом, что, можно сказать, вообще ее не замечали. Некоторые так и говорили. Было как-то странно видеть так горько рыдавшего ребенка.
Флора наблюдала, как тяжело пыхтя под проливным дождем катер уходит в Сен-Мало, она плакала из-за Космо и Бланко, уезжавших на
В старости Флора постоянно забывала имена людей, не помнила случившееся неделю назад, названия книг, все мимолетное, но она блестяще помнила, как стояла на берегу залива в Динаре под проливным дождем, наблюдая отплытие катера.
Пассажиров было очень много — все ринулись домой до начала забастовки, — и понадобился дополнительный катер, а два катера, совершенно перегруженные, сидели очень низко в воде. На всех пассажиров не хватило кают, папы стояли плечом к плечу, подняв воротники и надвинув шляпы на нос. Космо и Бланко неловко пытались открыть зонтик, но он выворачивался на ветру. Хозяйка зонтика протестующе закричала, а они рассмеялись, и ветер подхватил и унес их смех.
Ее родители нашли себе место в каюте на первом же судне, их не было видно, когда Флора смотрела, как катера качались на воде, погружаясь все ниже в неспокойные воды. Махнули ли они ей рукой на прощанье? Группа носильщиков, которая притащила багаж пассажиров из отелей, загородила ей часть панорамы. Они стояли и сплетничали, подсчитывали чаевые, в то время как Мэбс и Таши, забыв, что они совсем взрослые, будто снова вернулись в детство — размахивали зонтами и пронзительно вопили на ветру:
— До свидания! До следующих каникул!
Теми же зонтиками полчаса раньше они так же махали Феликсу и Элизабет:
— Приезжайте к нам в Англию. Почему бы вам не приехать и не пожить у нас? Да-да, приезжайте!
Как и где раздобыли они эти яркие зонтики — редкость по тем временам, у Мэбс — зеленый, у Таши — голубой, — неизвестно. Потом, когда Феликс скрылся из виду, они попросили у Джойс Виллоубай, которая уже была в школьной форме, ее адрес, будто они стали задушевными подругами в эти каникулы.
Флора шла со всеми до залива и смотрела, как они садились на натер. Джойс оттеснили от матери, и она оказалась рядом с Леями. Космо подал ей руку, помогая подняться на судно. Может, ее родители мимолетно и попрощались с ней, но Флора не могла вспомнить. Она слышала про ужасную катастрофу с перегруженным катером, все утонули, и она не хотела, чтобы такое повторилось сегодня. Ни Космо, ни Бланко не помахали ей на прощанье, а почему они должны были? Она ведь держалась так незаметно, не желая, чтобы они увидели ее заплаканное лицо.
В старости, вспоминая это, она снова чувствовала, как тогда горячие слезы смешивались с холодными каплями дождя. Это она прекрасно помнила. И помнила печаль, смешанную с отчаянным гневом, со страстью, которая потрясла все ее существо, пока она стояла под дождем.
Когда катера пропали из виду, исчезли за сплошной пеленой дождя, она повернулась и побежала по мокрым улицам на пляж, к холму, мимо казино, мимо поворота на рю де Тур и к дому, где жила мадам Тарасова, прямо к полупоезду-полутрамваю, который, подняв пары перед выездом на маршрут через побережье к Сен-Энога и Сен-Бриак, уже пронзительно свистел и начинал крутить колесами. Тяжело дыша, она вскарабкалась на площадку вагона и, измученная острой болью, задыхаясь от нестерпимого желания избавиться от невыносимой утраты, внезапно осознала,
В старости Флора улыбнется, вспомнив девочку, верившую, что любовь должна быть только к одному человеку и навсегда, на все счастливые времена.
Кондуктор, идя вдоль вагона и раскачиваясь, говорил:
— Ну так, месье и мадам, ваши билеты, пожалуйста.
Он чуть не поймал ее, поскольку у нее не было денег. Она пробиралась впереди кондуктора вдоль поезда. Так как у вагонов не было боковых стенок, можно было высунуться и зацепиться за перекладину, как это делал кондуктор, перейти в следующий — пока не дойдешь до первого, за паровозом, который тащил весь поезд, — присесть, пусть поезд идет (он никогда не ходил быстрее, чем пять или шесть миль в час), а потом оказаться за спиной у кондуктора. Флора видела, как отчаянные мальчишки поступали так, но сама, боясь разбиться, никогда не пыталась. Но в тот день, расхрабрившаяся от печали и отчаяния, она пошла на риск, к изумлению пассажиров и к раздражению кондуктора. Хотела бы я, чтобы у меня сохранилась та ловкость, подумает она в старости. Прибыв в Сен-Бриак она, прихрамывая, побрела через мыс, чувствуя усталость от того, что ее сердце отяжелело и, превратившись в кусочек свинца, застряло где-то в солнечном сплетении. Ее твидовая юбка промокла до нитки, и подол больно натирал под коленками.
Прилив смыл вчерашние следы, смахнул все песчаные замки, заполнил водой выкопанные рвы. Ручей в долине вытянул через песок свою ледяную пятерню туда, где волны ударялись о берег, шлепая и шипя накатывала волна прилива.
Она подошла близко к воде, пытаясь вернуть в памяти ощущение тепла руки Феликса, когда он вел ее по улице, и почувствовать вкус крови Бланко, когда она укусила его, и улыбку Космо, покупавшего ей мороженое в Сен-Мало. Воспоминания были какие-то неясные, мерцающие. Она присела у края воды и написала по буквам имена: Феликс, Космо, Бланко. Когда-нибудь мне будет семнадцать, и я могла бы выйти замуж за Феликса, ему будет двадцать семь, а мне семнадцать. Могла бы выйти замуж за Бланко или Космо, им будет двадцать два. Но море набежало и смыло имена, наполнив ее туфли пенистой водой с песком. Она поднялась и крикнула ветру:
— Я буду… буду… буду…
Потом море, подгоняемое ветром и поднимающимся приливом, стало набрасываться на нее, и ей пришлось снять промокшие насквозь туфли и чулки и побежать вперед без остановки до линии, дальше которой у прилива не хватало сил заходить. Там она обнаружила остатки костра от пикника, темный холодный круг от него. Флора присела возле угольков, черных и мокрых, и сидела долго, погруженная в свою печаль, не заметив, как в ней подбежал Тонтон. Он толкнул ее носом, покрутился в замешательстве, нырнул обратно за скалу. В старости она уже не вспомнит собаку в тот день, не вспомнит, как добралась обратно до „Марджолайн“ — провал в памяти, — возможно, она вернулась на трамвае.
ЧАСТЬ II
ГЛАВА 18
— Она никак не могла понравиться, эта миссис Тревельян, — сказала Милли.
— А кто такая была миссис Тревельян?
Роуз и Милли, встретившись за чаем у Гунтерсов, вспоминали пасхальные каникулы 1926 года в связи с недавним открытием Мэбс и Таши — неважно, кем именно, подруги были близки, как сестры, — что маленькая портниха мадам Тарасова, которую посещали дамы из отеля „Марджолайн“ в ее обветшалой комнате над мясной лавкой, открыла свое дело в комнатах над антикварным магазином на Бошам-Плейс SW3.