Разведка боем
Шрифт:
– Думаю, этого вполне достаточно, но на всякий случай все же свяжи толстяка! – произнес Аламез, вставая со стола и готовясь направиться к выходу. – Что же твоих опасений касается, то руки кровью марать стоит, только когда смысл есть, а мы его, к сожалению, не имеем…
– Да он же, как только очухается, тревогу поднимет! – недоумевал потомок гномов, несмотря на завершение скачки все еще остававшийся в «седле» и не желавший его покидать. – Ты что ж, полагаешь, он рожи наши не запомнил?!
– Запомнил, запомнил, – кивнул Дарк, – притом, думаю, на всю жизнь… Однако это ничего не меняет! Если я прав и торгаш из кабака действительно Фегустин Лат, то нас уже ищут, причем на охоту созваны все: и стража, и ищейки из сыска, и даже находящиеся в Верлеже по иным делам вампиры. Нам нужно как можно быстрее покинуть город,
– Сам как-нить разберусь, чистоплюй паршивый! – недовольно проворчал Зингер вслед напарнику, уже покинувшему комнату и греющему руки в соседней, возле едва тлевшего камина.
От азартных игр один лишь вред. Они не способствуют утолщению кошелька честного игрока и приводят к потере бдительности, которая порой гораздо ценнее денег. Четверо тюремщиков расселись кружком на полу в самом центре холла первого этажа; прямо перед широкой винтовой лестницей, ведущей в подземелье. Игра в карты не просто помогала им коротать время, а всецело увлекла забывших о долге и уставе солдат, настолько уверенных в своей безопасности, что даже отстегнули с поясов короткие мечи и отложили их подальше от мягких подушек. Стола у служивых не было, так что карты клались прямо на каменный пол, а бутыли с вином заменяли служивым походные фляги, наверняка ополовиненные к середине ночной смены. Умы солдат были всецело поглощены просчетом игровых комбинаций да блефом, и в них не нашлось даже маленькой толики серого вещества, чтобы следить за тем, что творится вокруг. Азарт игры поглотил, пленил и сгубил нерадивых часовых, даже не заметивших, что на верхней части лестницы со второго этажа промелькнули две тени.
Тюремщику, сидевшему спиною к спуску в подземелье, а лицом ко входной двери и подъему на второй, видимо, карта не шла. Во время игры он частенько ругался, искусал губы в кровь, да и свои знатные усы превратил в маленькое подобие замусоленной, истрепанной мочалки. Похоже, он чувствовал свое поражение и поэтому не стеснялся в высказываниях, а может, и наоборот, блефовал, усыпляя бдительность уже заранее праздновавших победу сослуживцев.
– Опятушки, поди, одни козырки в лапе зажал, хряка заозерная! А мне чем покрывать приказуешь, подлежник гарповский?! – обильно орошая лицо соседа справа слюною, прокричал проигрывающий тюремщик, а затем, вдруг подняв голову, что есть мочи завопил: – Злыдни!
Троица сослуживцев дружно рассмеялась вместо того, чтобы схватить лежащее на полу оружие и принять бой. Они неправильно поняли последний возглас лишившегося за игру половины жалованья ворчуна и подумали, что это он их называет злодеями. На самом деле проигравший имел в виду ( притом в буквальном смысле этого слова) вполне реальных убийц и злодеев, ловко перепрыгнувших через перила лестницы и теперь летевших с обнаженными мечами в руках прямо на спины его беспечным дружкам.
Проигравшийся в карты тюремщик стал единственным, кто выиграл в жизни, то есть продлил ее на целую половину минуты. Только ему удалось встретить смерть, как подобает настоящему воину и мужчине – стоя на ногах и с оружием в руке. Удачливых же игроков постигла более печальная участь: одному поломал ребра и свернул шею Грабл, упав с большой высоты точно на спину несчастного, жизненный путь второго прервал Аламез, после «приземления» тут же метко ударив мечом по шее и снеся голову с плеч.
Третий охранник хоть и был застигнут врасплох и обескуражен появлением злодеев, но самообладания не потерял и, дотянувшись до меча, даже попытался встать на ноги, но стал жертвой коварного приема, который можно было бы назвать: « смертельный прыжок зубастой жабы». Поломав кости первого противника немалым весом своего приземистого тела, Зингер в следующий миг уже оперся об его обмякшую спину сапожищами, оттолкнулся от нее всеми четырьмя конечностями и по-лягушачьи прыгнул на второго стражника. Все произошло так быстро и неожиданно, что риска получить по зубам коленкой или рукоятью обнаженного меча практически не было. Уцепившись еще на подлете за локоть стражника могучей рукой, Зингер потянул врага на себя,
Последний тюремщик приготовился к бою, хоть явно понимал, что шансы уцелеть равны нулю. Вместо того чтобы неосмотрительно атаковать первым и тем самым подставиться под удар превосходящего как в силе, так наверняка и в умении противника, он поступил благоразумно, можно даже сказать, мудро – отпрыгнул на пару шагов назад и, заняв оборонительную позицию, потянулся за болтавшимся на шее тревожным рожком. Единственным, чего не учел осторожный стражник, была левая ладонь Дарка, сжимавшая кинжал, которому как раз и было суждено стать орудием убийства. Моррон не разменивался по мелочам и, вместо того чтобы метить в уже сжимавшую рожок руку противника, метнул кинжал ему в горло. Выпученные глаза убитого и кровь, хлещущая из пробитой насквозь шеи, не самое лучшее зрелище, так что Дарк сразу же после броска отвернулся и не увидел, как безжизненное тело упало на пол. Ему было вполне достаточно это услышать.
– Ты чо, неряха-пачкун такой?! Глянь только, весь пол кровякой заляпал! – недовольно проворчал Грабл, с бороды которого все еще стекала кровь загрызенной жертвы. – С меня пример бери! Вишь, как все аккуратненько сделано! С одним вообще без крови расправился, а под шейку второго успел подушечку подложить… Могет, пара капелек на пол и упадет, но с лужей, тобою наделанной, то не сравниться… Глянь, глянь, чо натворил… целое озеро под ногами!
Дарк вынужден был признать правоту Грабла, наследил он отменно. Из шеи обезглавленного им тела до сих пор струился мерзкий, кровавый поток, растекавшийся по гладким, каменным плитам; труп с кинжалом в горле также изрядно кровоточил. При иных обстоятельствах Аламез сам бы отругал себя за такую грубую работу, но в эту ночь было совсем не важно, какие следы оставят их преступления. Дарк даже не собирался прятать тела умерщвленных охранников.
– А ты что, в кровососы, мой друг, готовишься? Зачем глотки дерешь? – ответил Дарк, с опаской рассматривая широкую лестницу, ведущую вниз; лестницу, по которой им вот-вот предстояло спуститься на дно тонущего во тьме, огромного колодца, бывшего единственным путем к казематам верлежской тюрьмы. – Если собрался к шеварийским вампирам перебежать, то должен тебя расстроить, морронов они не обращают…
– А щас я, наверно, рассмеяться должон… заржать, яки конь ретивый?! – с ехидцей поинтересовался Грабл, сползая с мертвого тела, но не оставив его в покое, а приступив к бесстыдному мародерству. – Ты глянь только… а мужичок-то тогось… шулером заправским был! Целая колода по рукавам да одежке распихана, даж в портки пиковую даму засунул… – отчитался Зингер, обыскивая убитого и выбрасывая на пол карту за картой. – Полагаю, шельмец каждый месяц жалованье свое удваивал иль утраивал…
– Шальные деньги счастья не приносят, – изрек избитую фразу Дарк и тут же усомнился в истинности этого утверждения.
И сейчас, и еще до того, как стал морроном, Аламезу не доводилось жить обычной, мирной жизнью – той самой жизнью, которую ведут вельможи и пастухи, степенные горожане и вечно перепачканные в навозе крестьяне; одни в сытости и уважении, а другие в нужде и всеобщем презрении. Он жил, как на войне, даже в то относительно спокойное время, когда промышлял разбоем в графстве Дюар. Безумный темп схваток на передовой сменялся затишьем походных лагерей; но и там, и там он ощущал себя воином, совсем не ставя перед собой привычных для мирной жизни задач – набивать брюхо вкусной едой, на зависть соседям щеголять в дорогих одеждах, соблазнять девиц, плодиться да размножаться. Дарк много раз имел возможность хотя бы на время посвятить себя этим совсем не зазорным, нормальным для любого человека занятиям, но что-то внутри него противилось такому образу жизни. Он чувствовал, просто чувствовал, что все это не для него, что никогда не сможет жить и мыслить категориями обычных людей. Такое банальное прозябание всегда вызывало у него отторжение, так наездник брезгует ходить пешком, а вельможа никогда не опустится до путешествия без гербовой кареты. В далекой-далекой юности он так грезил о воинской славе, что не задумывался о возможности быть обычным человеком, а теперь уже не мог позволить себе подобные мысли.