Разведрота Иванова, вся епталогия в одном томе

Merlin

— Это ты хорошо придумал, — капитан госбезопасности посмотрел на Петрова, по лицу которого во множестве стекали тонкие струйки крови. А ты, боец, почему не по форме умыт? Лицо грязное, и вообще…

— Так немец гранату кинул, а я как раз наклонился шнурок завязать, вот все осколки прямо в каску и попали…

— Шнурок на сапоге? — ехидно поинтересовался особист, но Петров ему не ответил, так как опять потерял сознание. — Ладно, этого — тоже в госпиталь, а разведчик Хабиббулин пусть отправляется в расположение. Тут как раз маршевая рота подошла, и он будет вам вроде как пополнение. И, кстати, раз уж вас пополнили, другого пополнения больше не просите.

Подбежавшие бойцы автороты уже буквально

освоили Ганомаг и дико озирались в поисках неизвестно куда испарившихся вроде бы только что тут стоявших мотоциклов. Поэтому разведчики отправились в расположение снова пешком. Иванов, горестно размышляя о так и не полученном пополнении, тяжело вздохнул и пробормотал:

— Вот ведь попали!

На что граф Вяземский, сплюнув сквозь зубы на пыльную тропинку, ответил:

— Да.

А Сидоров подтвердил:

— Верно!

И лишь Петров ничего не сказал, потому что лежал в этот момент в медсанчасти.

5. На войне как на войне

Вот уже четвертый день как холодный, пропитанный туманами, холодом и моросящими дождями июнь сменился, наконец, жарким, сухим и каким-то особенно знойным июлем, хотя в июне всем казалось, что эта дождливое и промозглое лето так и перейдет в не менее дождливую и еще более промозглую осень. Однако этого не произошло, и все прогрессивное человечество приготовилось радостно встречать самый главный праздник на Земле: День Независимости.

Человечество же менее прогрессивное и вовсе не прогрессивное радостно встречать этот Великий День не приготовилось, видимо в силу собственного тоталитарного мышления. Хотя все же следует отметить, что эта часть человечества вполне могла и просто не подозревать о том, какой великий день настает. Но даже для неподозревающих природа приготовила множество приятных сюрпризов, и одним из таких сюрпризов стало то, что накануне особист не распорядился явиться в шесть утра за получением нового боевого задания. Поэтому в расположении разведроты Иванова царила атмосфера праздника.

Иванов проснулся, но открывать глаза сразу не захотел: не каждый раз можно позволить себе так поваляться и никуда не спешить. Сквозь закрытые веки в мозг Иванову все же проникали отблески утреннего солнца, но, приглушенные самими веками и толстым брезентом трофейной палатки, они не мешали Иванову наслаждаться утренней негой. Мешали наслаждаться Иванову утренней негой какие-то до слез знакомые голоса, и, не сумев полностью абстрагироваться от раздражающих звуков, Иванов, наконец, открыл глаза и прислушался. Точно, голоса, как и предполагал Иванов сквозь дрему, принадлежали Моисею Лазаревичу и рядовому Хабиббулину, причем голос Хабиббулина вел эту партию:

— Уважаемый, ты русского языка знаиш? А пачиму не панимаиш? Я тебе навовсе русским языком прошу: китайска риса неси, каторый китаеца делает. А ты какова риса принес?

— Так вот же, иероглифы на мешке…

— А написан иероглиф что? Написан: Ниппон риса, делано Окинава. Даже не Хоккайдо! Окинава риса твоя принесла, панимаиш? Таварища лейтенанта тогда спросит: кто плёх плова делал-варил? Спросит таварища лейтенанта: ты, боец Хабиббулин, не мущщина, плова варить савсем не знаешь? И что Хабиббулин отвечать — сказать будишь? Что риса Окинава?

— Да ты посмотри, он и длинненький, и прозрачный, как ты просил…

— Ладна, будем плова такая варить. Барана хороший, Хабиббулин стараться будет. Шафран давай?

— А без шафрана — никак?

— Ты, таварища майора, таварища лейтенанта и гаспадина графа савсем голодом морить хочиш? Риса — Окинава, морковка — мелкий, а теперь шафрана не даваешь?

— Да бери уже… пошутил я — голос Вайсберга тем не менее прозвучал не шутливо, а обиженно.

Иванов вышел из палатки и огляделся. На полусрубленной осколком снаряда

яблоне висела уже освежеванная баранья туша, рядом на медной треноге вздымался двухведерный и не менее медный начищенный до блеска казан, двое гансов кололи дрова, а третий подходил от колодца с двумя полными ведрами кристально-чистой воды на коромысле. Рядом с рукомойником Вяземский пристроил осколок зеркала и сейчас занимался бритьем. Процесс этот был весьма непростым: воткнутый в рыхлую землю полутораметровый осколок трельяжного зеркала так и норовил свалиться, поэтому большую часть времени Вяземский тратил на поддержание его в относительно вертикальном состоянии.

— Граф, а почему бы вам не прислонить зеркало к столбу умывальника? — поинтересовался Иванов — ведь с упором оно и падать не будет?

— Неспортивно это — ответил Вяземский, но зеркало к столбику все же прислонил.

— А танков больше совсем нет? — раздался какой-то грустный голос Сидорова.

— Товарищ боец, я вам в третий раз официально заявляю: с точки зрения вашей заявки в полосе нашей армии у немцев танков нет — майор взял прутик и на песке пола разрушенной прямым попаданием авиабомбы, но затем кое-как восстановленной зерносушилки начертил линию фронта. — Вот тут, в шестидесяти двух, нет… — он стер ногой нарисованный крестик и начертил другой, в паре сантиметров подальше — в шестидесяти трех километрах находится батальон легких танков противника, но они сами ждут прибытия боеприпасов. А вот эти части — он нанес на песок ещё с десяток крестиков — укомплектованы танками с пушками больших калибров, патрончики от которых к вашей пушечке не подойдут.

— Так что же делать-то? — горестно вздохнул Сидоров.

— Ну, настреляйте самолетов…

— Так там же одни фугасные!

— Лучше такие, чем никакие.

— Тьфу — голос Сидорова был полон презрения, но иного варианта, похоже, и вправду не было.

— Таварища командира! Идемте чай кушать! — голос Хабиббулина прекратил все споры.

— Харосый чай, китаетский, — Хабиббулин мечтательно понюхал налитый в кружку напиток — из провинции Шаньдун!

— А ты откуда так все хорошо знаешь, и про чай, и про плов? — поинтересовался Сидоров.

— Моя пастух был, лошадь упал, спина ломал. Три года чайхана работал колхозный — оттуда знаю. А этот весна доктор сказал: починила спина, надо армия служить. Как раз конец мая стал боец в Смоленск. А ты кто, до войны как работал?

— Да, Сидоров, — поддержал вопрос Вяземский, у тебя в бумагах написано «второй оружейный экипаж Черноморского флота». На каком корабле служил?

Сидоров покраснел, засмущался, но ответил:

— На корабле — это команда, экипаж — это кто на берегу служит. Первый экипаж — это кто по болезни с корабля временно списан, или учится еще. А второй — это всегда на берегу. Нельзя мне в море — укачивает, большой я… Зато если какое оружие починить — это я могу! Ну ладно, спасибо тебе, Хабиббулин, — продолжил он, отставив допитую кружку, пойду поохочусь что ли, пока приказа нет.

— Ты не переживай, Сидоров, — напутствовал его Вяземский, — это с каждым случиться может. Лично меня в лодке на пруду городском укачивало, но Святого Георгия получить это мне не помешало.

— Так вы-то граф!

— За базаром-то следи! Или ты внатуре думаешь, что графьям Георгиев как последним фраерам за понты дешевые давали?

— Никак нет, ваше превосходительство!

— Ну ладно, канай…

Вяземский откуда-то выудил гитару и принялся наигрывать и напевать «Лилового негра». Иванов повалился на травку пузом кверху и приступил к безмятежному разглядыванию чистого синего безмятежно-глубокого неба. Вяземский доиграл «Негра» и переключился на «Ваши пальцы пахнут ладаном». Но когда Вяземский добрался до «О закрой свои бледные ноги», Иванов не выдержал: