Развитие личности. Психология и психотерапия
Шрифт:
Однако удивительное сходство суждений этолога К. Лоренца и теолога П. Тиллиха не должно вводить нас в заблуждение: для пассионарности речь не идет о создании «нового» (по крайней мере в альтернативе «новое – старое»), пассионарность есть лишь разрушение, цель которого вернуться к изначальности, но перерожденной (так всякая сущность перерождается, пройдя круг процессов формирования и развития, словно меняет одни сутки на другие, вычерчивая своей стрелкой два раза по 12 часов). Иными словами, пассионарий – это не тот, кто создает, придавая «старому» «новые» формы, оставаясь в пределах все той же плоскости (то есть не совершая уровневого перехода), пассионарий – это тот, кто дает возможность открыться «иному» (эту аппозицию можно фигурально представить как «другое – Другое»). Разрушая покровы собственной
Тысячи раз в мифах и сказаниях обыгрывается сюжет этого перерождения, но, может быть, лучше всего он выражен в незамысловатой на первой взгляд русской сказке, где главному герою предстоит, преодолевая свой страх, искупаться в трех котлах, чтобы заново переродиться, обретя достойный для себя, а значит, свой собственный образ (этот сюжет использовал П.П. Ершов в сказке «Конек-горбунок»). Тот же, кому пережить этот страх оказывается не по силам, тот, кто идет на различные уловки, чтобы застраховать себя от мнимых угроз, – тому придется в этих котлах свариться. Царь в упомянутой сказке П.П. Ершова проверяет безопасность предстоящего ему испытания на Иване, он идет на это испытание, будучи уверенным в его безопасности, он не бросает вызов своему страху, но обходит его, и финал хитреца предрешен, ему суждено погибнуть.
Итак, мы не только определили тенденцию самоактуализации, не только разотождествили ее с феноменом самореализации, не только показали парадоксальность ее действия («созидание» через «разрушение»), но мы также показали ее условность (как действительного и самостоятельного фактора), с одной стороны, и ее значимость для процесса развития – с другой. Теперь нам остается узнать только то, что представляет собой эта переродившаяся и одновременно разрушившаяся личность, прошедшая все этапы своего развития.
Целостность
Прежде чем двигаться дальше, нам следует понять всю парадоксальность той ситуации, к которой мы пришли в результате наших исследований. Итак, формирование личности, то есть, иными словами, процесс социализации ребенка (процесс адаптации к социальным условиям существования), приводящий к его субъективации, завершается выработкой множества ролей – как я-отождествленных, так и я-неотождествленных (структурно: образованием двух контуров). Вся эта «сумма», все это множество ego и есть личность, с которой она себя отождествляет (даже в случае актуализации я-неотождествленной роли человек продолжает ощущать свои действия как свои собственные). Однако же «суммой» она быть не может, поскольку ведет себя как целостный организм, то есть как система, следовательно, мы не можем считать ее теми ролями, которые возникли в процессе ее социализации. Всякий раз она представляется нам целостной, хотя таковой в каждом таком отдельно взятом представлении она не является. Более того, сам человек кажется себе относительно неизменным, при том что мы в разных ситуациях видим «разного» человека, да и он сам ведет и ощущает себя по-разному (вопиющим примером этого несоответствия самому себе является так называемое «патологическое опьянение»).
Взаимодействуем ли мы именно с самим человеком, учитывая эту специфику, или лишь с некой его представительской субстанцией? С кем мы соприкасаемся, если не с ролью (пусть и жестко отождествленной)? Данные вопросы вполне оправданы, но мы не будем пытаться на них ответить, это вряд ли имеет смысл, поскольку они лишь следствие той толчеи означающих в дверях сознания, которыми мы оперируем, не зная, кого же из них следует пропустить вперед. На самом деле человек и целостен, и не целостен одновременно, хотя, оговоримся, речь не идет ни о какой диалектике. Все дело в том несоответствии, которое проистекает от использования означающих, которые всегда означивают лишь некие элементы системы, произвольно (хотя и не по своей воли, а скорее
Однако же оптимизм этих суждений не должен вводить нас в заблуждение, в жизни все не так, как на бумаге. Ж. Лакан не лукавит, когда говорит о своей нецелокупности. Человек действительно не ощущает себя целокупным, скорее он ощущает себя раздробленным, частичным или, как еще говорят, «не полностью реализованным», с другой стороны, как мы только что выяснили, он по идее должен быть целостным, ведь функционирует он как система. Вот именно этот вопрос, этот парадокс и должен занять сейчас наше внимание.
В процессе своей социализации, которая, по понятным причинам, практически невозможна вне языковой среды, человек оказывается втянут в игру означающих и означаемых. Более того, сама субъективация является языковой игрой, и ролевое поведение (за исключением разве иерархических отношений) было бы невозможно без языкового базиса. И если человек «не целокупен», то именно благодаря и посредством языка. Здесь структура языка выступает в роли некого трафарета, накладываясь на ткань жизни. Этот языковой трафарет вырезает означаемое из его естественной целостности, отсекая не предполагаемые им связи этой целостности и превращая его в означающее, которое лишь условно соответствует означаемому.
Иными словами, с одной стороны, означающее никогда не соответствует означаемому. У этого феномена множество причин, которые не время сейчас рассматривать, но главную мы уже указали: означающее вычленяет означаемое из той целостности, в которой последнее находится, а подобное вычленение не может пройти бесследно, и, конечно, означаемое, обремененное означаемым, многое теряет или, если быть предельно жесткими, и вовсе теряется, поскольку, как известно, целостность есть нечто большее, нежели простая сумма его частей (Платон).
С другой стороны, и это также немаловажно, языковая структура предполагает дихотомии, язык выступал по мере своего формирования и выступает сейчас как механизм дефиниции, то есть различения. Вот почему, называя (означивая) нечто определенным термином, мы автоматически (таково условие языка) отрицаем иное (будь то прямая противоположность или же просто аспект, что называется, не относящийся к делу). Например, называя какого-то человека учителем, мы, по языковым механизмам, делаем для себя невозможным помышлять его одновременно и в качестве ученика, которым, разумеется, он является, даже выступая формально в роли учителя (кому неизвестно, что, обучая, мы учимся не меньше, а зачастую даже и больше нашего ученика?). Однако, говоря: «Он учитель», – мы одновременно утверждаем и обратное: «Он не ученик», – и даже если мы не хотим (не предполагаем) утверждать последнее, утверждая первое, язык делает это за нас, и мы не можем с этим не считаться.
И наконец, третье существенное обстоятельство заключается в том, что язык автоматически создает тематический континуум, прокладывает некое русло, создает своего рода «маршрут следования», который в принципе мог быть и каким-то другим. Например, когда мы используем дефиницию «учитель – ученик», возникает тематический континуум «процесс обучения», а из поля нашего зрения выпадают такие обстоятельства ситуации, как пол, возраст, социальное положение и т. п. Таким образом, язык в каком-то смысле ослепляет нас, поскольку из всей многогранности отношений он определяет лишь одно, что является не просто упрощением, но и фактической ошибкой. Иными словами, всякая ситуация дает необыкновенный простор для тематической ориентации, всякая ситуация может стать предметом различных дискуссионных практик, может интерпретироваться самыми разнообразными способами (что наглядно показали психоанализ и постмодерн), а язык будет тенденциозно двигаться в одном изначально выбранном направлении.