Развод. Мы больше не твои

Гейбатова Мила

Глеб

Просыпаюсь от очередной головной боли. И вовсе не из–за распространенной мужской привычки выпить чего–то не того. Я никогда не увлекался этим делом, и когда моя четко выстроенная по кирпичику жизнь начала резко рушиться сразу со всех сторон, я все равно не снижал уровень стресса, повышая градусы напитков.

– Аргх, – невнятно бормочу, растирая лицо ладонями в отчаянной попытке прийти в себя.

Наверное, было бы проще если бы я все же помогал себе распространенными

мужскими антидепрессантами, а не доводил каждую ночь до бессонницы, пытаясь разгрести в голове кучу коричневой дурнопахнущей жижи, что можно издалека принять за шоколад. Но наконец–то несколько месяцев барахтанья непонятно в чем принесли свои результаты.

– Твою ж, – поднимаюсь на ноги и смотрю на календарь на стене, любовно повешенный Ольгой, – у меня всего несколько дней, больше тянуть с разводом мне не даст ни один суд.

Учитывая, что я считал Олю виноватой во всех смертных и не очень грехах, было бы логичным давно ее отпустить. Разве что поборовшись ради приличия за этот дом, который она так не хотела в начале, а потом вцепилась мертвой хваткой. Но нечто далекое от разумного удерживало меня от того, чтобы мы просто цивилизованно разошлись.

Я считал, что у нее родились не мои дети, что она наклепала мои фотографии с Юлей и специально ошиблась адресом, отправив их на мою рабочую почту. Я был безумно зол и искренне полагал, что во всех моих бедах виновата она. И я не слушал последнее присланное ею сообщение, ту длинную аудиозапись. Зачем мне нужен был еще один монтаж?

Я поедал себя изнутри, не понимая, чего не хватало в жизни этой предательнице, чтобы совершенно несправедливо разрушить всю мою тщательно выстраиваемую карьеру!

Спасибо отцу. Он заставил прослушать последнее послание Ольги. И на корню прервал любые мои попытки объяснить услышанное очередным обманом.

– Я нашел у твоей матери улики. Она не первый год занимается подобным, – скупо сообщил он тогда, не дав мне открыть рот. – Ты не первый, в чью жизнь она вмешивается. Ее племянница, твоя двоюродная сестра Света, тоже пострадала. Может, помнишь? Несколько лет назад была некрасивая история с ее разводом?

Естественно, я не помнил. Я даже день рождение собственной жены не держал в голове, у меня стояла напоминалка в телефоне на этот случай. На кой мне подробности жизни далекой двоюродной сестры?

– И? – как сейчас помню свой пренебрежительный тон, за который спустя время становится стыдно. – Для чего это ей? Во всех поступках должна быть логика. Может быть, она спасала Свету от мужа–тирана. Меня ведь от жены–лгуньи спасла!

– Да никого она ни от кого не спасла, – горько произнес отец. – Что–то ей показалось в моменте, избранник племянницы перестал нравиться, на счет тебя с подругой старой увиделась и вспомнила мечту поженить тебя и ее дочь. И щелкнуло в ее голове. Я всерьез подозреваю, что у твоей матери проблемы с психикой. Я собираюсь класть ее в клинику на обследование. Тебя бы тоже проверить, сынок, такое передается по наследству, но тебе открыто нельзя, потом могут быть проблемы с работой.

– Ха! Да они уже есть! Может, мать и ненормальная, но именно Ольга сделала рассылку фотографий, а теперь и этого разговора! Еще и Толику с Машей отправила, представляешь? – я упорно не желал соскакивать с привычного

коня, считающего Ольгу исчадием Ада.

– По поводу твоей рабочей почты – сам виноват, – не принял мою сторону отец, – ты просил доказательства, вот она и увлеклась. И если не будешь продолжать ныть, а думать головой, быстро восстановишься в глазах вашего большого хозяина. Объяснишь, что мать больна, справку тебе дам, скажешь, что она довела твою супругу. Все равно история неприятная, он такое не любит, но, может, что–то получится. Скажи спасибо, что Ольга не отправила туда же откровения твоей матери. Вот это точно скандал.

– Предлагаешь, мне еще и благодарность испытывать к этой, этой, – я так и не нашелся тогда с определением для Оли, отец грубо перебил.

– Хватит, я сказал! Не она твой враг! Она жертва действий твоей ненормальной матери! Не удивлюсь, если двойняшки ваши. Анна умеет убеждать. Подбила дочь своей подружки порыться в документах клиники и состряпать липовую бумажку. А ты и решил, что тебе творчески наставили рога. Дурак ты! Самый настоящий дурак!

Я, конечно, и тут не согласился с отцом. Но спустя неделю остыл, частично уладил проблемы на работе. Естественно, никакого личного филиала мне больше не светило, но и идти иждивенцем к отцу теперь не надо было. К болезням мое начальство относится с уважением и сочувствием. А мать действительно оказалась больна. Тут осталось лишь посочувствовать и понадеяться, что ее проблемы не передались генами мне и детям.

Далее я неделю потратил на мысли о браке. Между нами с Олей на самом деле давно все рушилось, мама стала лишь катализатором со своими глупостями.

– Ох, я действительно дурак, – стучу лбом по кухонному столу, возвращаясь в настоящее, – из–за стресса на работе и раздражения на слова матери выбрал в качестве козла отпущения Ольгу.

О детях я вообще стараюсь не думать. Тут у нас с ней действительно пропасть. Она хотела, я позволил себя втянуть. Не знаю, как с этим быть. Одними словами и мановениями несуществующих волшебных палочек мы ничего не наладим, как ни крути.

Но одно я знаю точно. Прежде, чем окончательно поставить жирную точку, я воспользуюсь затянувшейся запятой. Не зря я терроризировал своего адвоката, требуя вечные продления примирения сторон. Я наконец–то узнал, куда подевалась Ольга.

35

35

Полет проходит мимо меня. Я забываюсь беспокойным сном, вяло ковыряюсь в принесенном стюардессой обеде, а потом снова вхожу в состояние полудремы, вяло наблюдая за проплывающими картинами в иллюминаторе.

Пассажиров много, салон самолета забит практически под завязку. То тут, то там периодически слышны детские капризы. Взрослые попутчики переговариваются между собой, создавая устойчивый гомон.

И среди всего этого я. Как бы на отшибе. В своем вакуумном мирке.

В моей голове, кстати, тоже, как в вакууме, хоть я там никогда и не был, это невозможно без скафандра. Но благодаря опубликованным исследованиям я могу с чистой совестью сравнивать содержимое своей головы с вакуумом.

Там тихо, безжизненно, и ничего нет.