Развязка петербургских тайн

Зобин Вадим

— Я, Амалия Потаповна, пришел высказать вам свою глубочайшую благодарность за ваши заботы, труды и хлопоты обо мне. Всю жизнь буду помнить

ваши благодеяния... Можно сказать, вырвали из лап зверя,терзавшего не только тело, но и душу...

— Вы имеете в виду этого следователя со стран­ным греческим именем?

— Его самого... Аспид. Вцепился в меня как так­са в лиса. Аристарх Петрович его зовут. На всю оставшуюся жизнь запомню.

Горничная принесла кофе. Амалия Потаповна собственноручно налила

Хлебонасущенскому чашку.

— Забыли, полагаю, вкус настоящего кофе?

— Какой там кофе, на нарах-то! — Хлебонасущенский с наслаждением сделал глоток огненного напитка.

— Этот Аристарх и мне много неприятностей доставил, — Сказала Шпильце. — Распространил в обществе обо мне совершеннейшие небылицы...

— Кто ж ему поверит, Амалия Потаповна! — возразил Хлебонасущенский. — Всем известна ваша высоконравственность.

— Не скажите... Люди злы... Сплетни, пересу­ды для многих единственная радость в жизни. Так что должна с горечью заметить: моей репутации нанесен серьезный удар. Ну, и материально, знае­те ли, пришлось сильно пострадать... Эти судейс­кие — просто грабители с большой дороги.

— Я, Амалия Потаповна, со своей стороны го­тов возместить некоторые убытки. Разумеется, в силу скромных своих возможностей.

— Ну, что вы... Вы и так пострадали, друг мой. Какие счеты между старыми друзьями... Сегодня я вам помогла, завтра — вы мне поможете.

Хлебонасущенский насторожился. Он хорошо знал характер Амалии Потаповны, знал, что она просто так слова на ветер не бросает.

— А вы... как это русские говорят... все бобылем живете? — резко меняя тему, спросила Шпильце.

— Так точно-с, бобылем-с...

— Ну, так, может, подобрать вам опрятную не­мецкую девушку? Или вы все еще эту... девку... помните... Машу Поветину...

— Помню, — тихо сказал Полиевкт Харлампиевич.

— Удивляюсь я вам. Зрелый мужчина... Пови­дал на своем веку всякого... И вдруг — любовь! Это, знаете ли, у вас чисто русское. Немецкий мужчи­на выше всего ценит «орднунг» в доме: чтобы было все опрятно и вовремя. И любовь чтобы была оп­рятной и вовремя. А вы, русские, любите страда­ния, страсти, слезы...

— Мы, Амалия Потаповна, народ дикий. Неда­ром же говорят: что русскому на пользу, то нем­цу — смерть, — смиренно согласился Хлебонасущенский.

Он отхлебнул кофе и вопросительно посмот­рел на Шпильце, надеясь, что она продолжит раз­говор о Маше Поветиной. Ему нестерпимо хоте­лось узнать, как она живет, где сейчас обитает. Амалия Потаповна хорошо понимала его состоя­ние, но она умела держать паузу и ждала, когда Хлебонасущенский не выдержит и сам за­даст вопрос.

— Что же... Маша?.. Вам ее судьба, случаем, неве­дома? — осторожно спросил Хлебонасущенский.

— Обижаете, Полиевкт Харлампиевич. Амалия Потаповна по-прежнему знает все, что происхо­дит

в обществе. А иногда знает то, что только еще должно произойти. — Амалия Потаповна не торо­пилась, наслаждаясь своей властью над застывшим в напряженном ожидании Хлебонасущенским. — Жива Маша и здорова... Только теперь она не

Поветина, а Вересова, урожденная княжна Шадурская. Живет в Чечевинах в Саратовской губернии вместе с мужем, матерью и дядей — князем Николаем Чечевинским. Да вы его хорошо знаете...

— Не имел чести-с...

— Как? Разве ж вы не знали графа Каллаша?

— Графа Каллаша знал-с. Он частенько бывал с визитами в доме князей Шадурских.

— Так это и есть князь Николай Чечевинский. Это такая история! Роман в духе модного сейчас Дюма! Я вам как-нибудь расскажу. — И, пользуясь растерянностью Полиевкта Харлампиевича, снова круто изменила тему разговора. — Что же сказал вам этот Аристарх на прощание? Ведь для него ваше освобождение — фиаско, конец карьере.

— Издевался, откровенно издевался... Угрожал, что найдет свидетелей, что упечет в каторгу... Вы правильно изволили заметить... Бандит-с...

— Да, если найдет свидетелей, тогда худо дело, — раздумчиво сказала Шпильце.

Полиевкт Харлампиевич втянул голову в пле­чи, съежился и сразу стал похож на того Хлебона-сущенского, который сидел перед следователем.

— Вы полагаете, он может сыскать Чернявого и Эльзу Францевну? — спросил он.

— Чернявого может... И это будет для вас пло­хо... А Эльзу Францевну — вряд ли. Я вообще не уверена, что она жива... У нее было слабое здоро­вье... Мне говорили, что она отравилась говяжьим паштетом. Представляете?.. Кто бы мог подумать, что говяжьим паштетом можно отравиться?

Полиевкту Харлампиевичу сделалось не по себе... Он почувствовал себя зябко, неуютно, буд­то сидел на сильном сквозняке. С одной стороны, это была хорошая новость: с уходом Эльзы Францевны рубилась еще одна нить, связывающая его с убийством дворника. Но с другой стороны, ведь он тоже когда-нибудь может вкусить паштета, или гусиной печенки, или выпить бокал вина... Да вот, даже эта чашка кофе вполне может таить в себе отраву. И Полиевкт Харлампиевич машинально ото­двинул чашку. Амалия Потаповна заметила это дви­жение и звонко расхохоталась.

— Какой вы стали впечатлительный, Полиевкт Харлампиевич! Надо лечиться... Могу порекомен­довать вам отличного доктора. Это достойный при­емник незабвенного Иоганна Катцеля. Молодой и многообещающий доктор. Хоть и не немец...

— Спасибо, драгоценная Амалия Потаповна... Вы уж и так для меня столько сделали...

— А Чернявого надо сыскать, Полиевкт Хар­лампиевич, — приказным тоном сказала Шпильце. — И сделать это раньше Аристарха Петровича. Надо сыскать и позаботиться о его здоровье.