Разъяренный
Шрифт:
— Кенна… не надо.
Он поворачивает ладонью мою голову к себе, как будто мы пара, и этот жест заставляет почувствовать слабость в коленях.
— Это правда, Пандора, — повторяет он.
Тело в ответ трепещет, и мне очень не нравится, что он может услышать хрипотцу в моём голосе, когда я говорю:
— Давай не будем придавать слишком большое значение тому, что мы здесь делаем.
Он смеётся и откидывается на спинку сиденья, изучая меня.
— А что мы здесь делаем?
Я делаю глубокий медленный вдох, чтобы успокоиться.
— Развлекаемся.
— Я бы сделал с тобой гораздо больше, женщина. — Он подаёт знак принести выпивку и ставит напиток, купленный другим парнем, на поднос проходящего мимо официанта. — Я не могу трахнуть тебя так быстро и жёстко, чтобы наверстать все те дни, когда я трахал тебя в своей голове или когда в моей постели была другая женщина.
Я отворачиваюсь, краснея как свёкла.
— Кенна.
Он поворачивает меня обратно к себе.
— Это правда. Были и другие — десятки, сотни, даже не знаю сколько.
— Прекрати, — начинаю я злиться и отталкиваю его.
— Не надо, — говорит он, крепче прижимая меня к себе. — Я лишь пытаюсь быть с тобой честным.
— Я не хочу этого. Уже слишком поздно.
— С какого хрена ты решила, что уже слишком поздно?
— Я не хочу, чтобы ты откровенничал со мной, потому что это заставляет меня чувствовать, что я тоже должна, но я не могу, — пристально смотрю на него, — и не буду.
Он глядит на меня, борясь с чем-то в своей голове.
Затем прижимается губами к изгибу моей шеи.
— Ты такая милая, — шепчет Маккенна. — Даже когда не улыбаешься, ты такая чертовски милая, Пинк, — и этот шёпот звучит почти как песня. Я никогда не слышала этого раньше, но ощущение его дыхания, когда он шепчет что-то мне в кожу, возбуждает так, как ничто никогда не возбуждало. — Впусти меня. Скажи мне, что сделать, чтобы ты могла меня впустить…
— Ты мне солгал, — говорю я.
— Это не было ложью. Я никогда не лгал тебе. Я могу лгать о тебе — ты научила меня лгать о себе, когда никому не позволяла знать, что мы вместе, — но я никогда не лгал тебе, Пинк.
— Я не…
Маккенна прижимает палец к моим губам, выражение его лица умоляет меня не ссориться с ним.
— Всё в порядке. Тогда я был недостаточно хорош, но сейчас другое дело, — говорит он.
— О, правда? Потому что у тебя есть слава и деньги? — усмехаюсь я.
— Потому что я мужчина, Пинк, а не глупый маленький мальчик. Потому что пережил всё это дерьмо, вырос и чего-то добился. Потому что сейчас я здесь, с тобой, и ты меня никуда не прогонишь. Ты отвергала меня раньше, но я не позволю тебе сделать это снова. Вот поэтому сейчас я достаточно хорош для тебя.
— Ты действительно так думаешь? — спрашиваю я, озадаченная его словами, и ощущаю странное тепло в области груди.
— О, я серьёзно.
Вдруг понимаю, что важно прояснить тот факт, что я не отвергала его — по крайней мере, не по своей воле.
— Дело было не в тебе, Кенна. Просто моя мать никогда бы не одобрила, —
Затем делаю знак, чтобы принесли ещё.
? ? ?
ТРИ ЧАСА СПУСТЯ мы пьяны в стельку. Когда, спотыкаясь, входим в комнату, Маккенна задирает мою футболку, опускает лифчик, и его губы тут же обхватывают сосок. Чувствую, как он сдёргивает джинсы, отрывая рот от моей груди только на то время, которое требуется, чтобы снять рубашку.
— Твою мать, ты только посмотри на себя. — Он просовывает палец мне под джинсы и проводит ртом по моей челюсти. Мне это так нравится, что я импульсивно касаюсь губами его подбородка и глажу руками его подстриженные волосы.
— Ты пьяна? Хмм? Ты пьяна?
— Ты сам пьяный в хлам, — говорю я ему.
— Да, но это не помешает мне трахнуть тебя так, как ты захочешь.
Маккенна отходит, раздевается догола, а затем закуривает сигарету.
И выглядит при этом так, что его хочется облизать.
Он затягивается сигаретой, кончик которой освещает татуировку на его предплечье.
— Что это значит? — спрашиваю я.
Маккенна передаёт сигарету мне. Я делаю затяжку и наблюдаю, как из моих губ вырывается дым.
— Знаешь, я пыталась бросить, — говорю я.
— Да? А я могу отказаться не больше, чем на несколько дней. Особенно на гастролях. У меня чертовски болит голова, и единственное, от чего я в итоге отказываюсь, от моего хорошего настроения. Иди сюда.
— Хм. Максимум, что мне удалось продержаться, это один год, когда я не курила ничего, кроме электронных сигарет, но потом начала снова. Моё единственное правило — никогда не курить дома. Или при Мэг.
— Мило, — теперь он говорит о моём теле, снимает с меня одежду и смотрит на меня так, словно запечатлевает образ меня обнажённой в своём сознании.
Соски напрягаются, как будто умоляя о поцелуе. Моя киска становится влажной, и его взгляд задерживается там.
— Твоя выбритая киска такая розовая и блестящая.
Он проводит по ней пальцем, направляясь к клитору и половым губам.
— Чёрт, — произносит Маккенна, поглаживая промежность. — У меня тут слюнки текут, детка. Ты такая красивая. — Он поднимает взгляд и наблюдает за выражением моего лица, снова проводя пальцем по моему лону. Меня пробивает дрожь.
— Прекрати говорить «детка», Маккенна.
— Тсс, — говорит он, направляясь в ванную во всём своём обнажённом великолепии, а затем возвращается с презервативом.
— Мы даже не целовались, а ты уже возбуждён. Ты всегда возбуждён.
— Ты полагаешь, что это не твои идеальные сиськи и сладкая киска делают меня таким? — Мой взгляд опускается на его огромную эрекцию, и я облизываю губы, понимая, как сильно его хочу. Маккенна берёт моё лицо в ладони, его глаза пожирают меня. — В тебе есть что-то одновременно и невинное, и соблазнительное. Невинность, которую ты не скрываешь. Я хочу погрузиться в твой рот, детка, и я хочу смотреть, как ты наслаждаешься мной.