Разыскания истины
Шрифт:
В-восьмых, если уважением пользуется новое воззрение и писатель современный, то нам кажется, что их слава затмевает нашу, так как она слишком близка; но почет, оказываемый древним, не заставляет нас опасаться ничего подобного.
В-девятых, потому что в делах веры истина и новшество не могут совмещаться; ибо люди, не желая делать различия между истинами, зависящими от разума, и истинами, зависящими от предания, не обращают внимания на то, что их следует изучать различным образом; они смешивают новшество с заблуждением, а древность с истиной. Лютер, Кальвин и другие ввели новшества и заблуждались, следовательно, Галилей, Гарвей, Декарт ошибаются, потому что они говорят новое. Учение Лютера о таинстве Евхаристии ново, но оно ложно; следовательно, учение Гарвея о кровообращении
«истина» и «древность», «ложность» и «новшество» — образовали тесную связь; а раз это произошло, толпа людская их более не разделяет, и даже умные люди различают их с некоторым трудом.
В-десятых, потому что мы живем в такое время, когда наука древних воззрений еще в моде и когда лишь отдельные лица могут силою своего рассудка стать выше дурного обычая. В толпе и тесноте трудно не поддаться течению, которое вас увлекает.
Наконец, потому что люди действуют лишь из выгоды; вследствие чего даже увидавшие свою ошибку и познавшие тщетность этого рода знаний продолжают все же заниматься ими, ибо с этими
[ Clarus ob obscuram linguam. Лукреций. 2 Veritas filia temporis, non auctoritatis.
188
занятиями связаны почести, сан, и даже бенефиции, и их всегда скорее получит тот, кто отличается в этих знаниях, чем тот, кто в них несведущ.
Всех этих доводов, мне кажется, достаточно, чтобы понять, почему люди следуют слепо древним воззрениям, почитая их за истины, и почему без разбора отвергают они все новые, считая их ложными; наконец, почему они не пользуются или почти не пользуются своим разумом. Без сомнения, есть еще множество других более частных причин, содействующих этому; но если рассмотреть со вниманием те причины, которые мы привели, то перестанешь удивляться тому, с каким упорством держатся известные люди авторитета древних.
ГЛАВА IV
Два дурных действия чтения на воображение.
Это ложное и рабское благоговение перед древними имеет много очень вредных последствий, которые следует отметить.
Во-первых, не приучая людей пользоваться своим разумом, оно делает их мало-помалу совершенно неспособными пользоваться им;' ибо не должно думать, что люди, которые состарились над сочинениями Аристотеля и Платона, много упражняли при этом свой разум. Обыкновенно они тратят столько времени на чтение этих книг лишь для того, чтобы усвоить мнения их авторов; главная цель их — понять воззрения, которых держались эти последние, и они отнюдь не заботятся о том, чего в них следует держаться, как это мы докажем в следующей главе. Так что наука и философия, которым они научились, есть, собственно, наука памяти, а не наука разума. Они знают только события и факты, а не очевидные истины, следовательно, они скорее историки, чем истинные философы.
Другой результат чтения древних писателей на воображение состоит в том, что оно вносит страшную путаницу в идеи большинства людей, которые занимаются им. Есть два способа чтения писателей: один — очень хороший и очень полезный, а другой — весьма бесполезный и даже вредный. Очень полезно читать, когда размышляешь над прочитанным, когда стараешься путем некоторого усилия своего ума найти решение вопросов, обозначенных в заголовке глав, прежде даже чем приступишь к чтению; когда приводишь в порядок и сопоставляешь идеи вещей одни с другими, — словом, когда пользуешься своим рассудком. Наоборот, бесполезно читать, когда не понимаешь того, что читаешь; и вредно читать и понимать
' См. первую часть предшествующей главы.
189
прочитанное, когда не настолько вдумываешься в него, чтобы судить о нем, а между тем, обладаешь такою хорошею памятью, что удерживаешь прочитанное, и настолько малым благоразумием, что признаешь его за истину. Первый способ просвещает
Большинство же людей, которые гордятся знанием воззрений других, изучают их лишь вторым способом. Чем более они начитаны, тем слабее и сбивчивее становится их разум. Притча кроется в том, что отпечатки в их мозгу перепутываются, так как они слишком многочисленны и рассудок не установил порядка между ними; это же препятствует разуму воображать и представлять отчетливо нужные ему вещи. Когда разум хочет открыть известные отпечатки, то другие, более знакомые, попадаются ему, и он вдается в обман; так как вместимость мозга не безгранична, то такое множество отпечатков, образованных без известного порядка, почти невозможно не перемешать и невозможно не внести путаницы в идеи. В силу этой самой причины люди, обладающие большою памятью, обыкновенно неспособны хорошо судить о вещах, которые требуют большого внимания.
Особенно следует заметить, что знания, приобретенные путем чтения без размышления и лишь с целью запомнить воззрения других; словом, все науки, зависящие от памяти, суть собственно такие науки, которые развивают надменность по той причине, что они обладают блеском и преисполняют тщеславием тех, кто обладает ими.' И действительно, подобные ученые по большей части преисполнены гордости, высокомерия и убеждены, что имеют право судить обо всем, хотя весьма мало к тому способны, и это заставляет их впадать в многочисленные заблуждения.
Но это ложное знание причиняет еще большее зло; ибо эти люди не одни впадают в заблуждение; они увлекают за собою все посредственные умы и немало юношей, которые верят, как в догматы веры, во все их суждения. Эти лжеученые, подавляя их часто своей глубокой эрудицией, поражая необычайностью воззрений и именами древних и неведомых писателей, приобретают такой авторитет в глазах своих последователей, что эти последние почитают их, и удивляются, как словам оракула, всему, что исходит из уст их, и слепо усваивают все их воззрения. Даже гораздо более умным и здравомыслящим людям, которые, однако, не знали бы их и не слыхали стороною, что они такое, почти невозможно не почувствовать к ним уважения и почтения, видя, как решительно и с каким гордым, важным и внушительным видом говорят они, потому что очень трудно совсем не поддаться внешнему впечатлению. Как нередко человек гордый и дерзкий оскорбляет других, более силь-
' Scientia inflat. 2 Сог., 3, 1.
190
ных, но более рассудительных и сдержанных, чем он; так и тот, кто отстаивает воззрения не только неистинные, но даже невероятные, часто заставляет замолчать своих противников, возражая им с внушительным, гордым или важным видом, который тех поражает.
Люди же, о которых мы говорим, преисполнены почтения к самим себе и презрения к другим, а потому усваивают себе гордость, важность и известное ложное смирение, что вводит в заблуждение и подкупает их слушателей.
Ибо следует заметить, что различная манера держать себя, замечаемая у людей различного звания, есть лишь естественное следствие уважения, которое каждый имеет к самому себе по сравнению с другими; это положение легко признать, если немного подумать о нем. Так, гордость и грубость — отличительная черта в обращении человека, высоко ставящего себя и в достаточной мере пренебрегающего уважением других. Скромное обращение — обращение человека, мало думающего о себе и достаточно уважающего других. Важность обнаруживает человека, высоко ставящего себя и весьма желающего пользоваться уважением; простота — человека, не занимающегося ни собою, ни другими. Так что различная манера держать себя, разнообразная почти до бесконечности, есть не что иное, как естественное проявление на нашем лице и во всех наружных частях нашего тела той степени уважения, какую мы питаем к себе и другим, с кем говорим. Мы уже объяснили в главе IV соответствие, существующее между нервами, возбуждающими страсти внутри нас, и нервами, которые свидетельствуют об этих страстях вовне, сообщая известное выражение нашему лицу.