Разыскания истины
Шрифт:
Это влияние родителей настолько сильно, что оно действует не только на воображение детей, но даже и на другие части их тела. Юноша ходит, говорит, жестикулирует, как и отец его. Дочь одевается так же, как мать, ходит, как она, говорит, как она; если мать картавит — дочь картавит; если у матери неправильный поворот головы — дочь перенимает его. Словом, дети подражают родителям во всем, как в их недостатках и гримасах, так и в их заблуждениях и пороках.
Есть еще несколько других причин, усиливающих это влияние. Главные из них — авторитет родителей, зависимость детей, взаимная любовь их друг к другу; но эти причины общи не только детям, но и придворным, слугам и вообще всем подчиненным. Мы объясним их сейчас на примере придворных.
Есть люди, которые судят о внутренних качествах по внешности;
о величии, силе и способности ума, которые скрыты от них, — по благородству происхождения,
Если же притом вельможи окажут нам такую честь — полюбят нас, то не разделять слепо всех их взглядов будет не только упорством, упрямством, возмущением, но неблагодарностью и низостью, непоправимою ошибкою, которая навсегда лишит нас их расположения; вот почему придворные, а вслед за ними неизбежно весь народ, разделяют без всякого обсуждения все мнения своих
217
государей, даже до такой степени, что очень часто в истинах религии предаются совершенно на произвол их фантазии и прихоти.
В Англии и Германии мы не найдем недостатка в примерах этого не знающего меры подчинения народов нечестивой воле их государей. История последнего времени полна ими; были иногда и такие лица, уже далеко не молодые, которые меняли религию по четыре, по пяти раз, сообразно перемене своих государей.
В Англии короли и даже королевы ведают всеми делами своих государств, как духовными, так и гражданскими, во всех отношениях. Они утверждают чин литургии, праздничные службы, они устанавливают, каким образом следует причащать и причащаться. Так, например, они приказывают не кланяться Иисусу Христу при принятии Святых Тайн, хотя все-таки обязывают принимать причастие, преклонив колени, согласно старому обычаю. Словом, они изменяют что угодно в своих церковных службах, чтобы согласовать их с новыми постановлениями своей веры, и имеют также право обсуждать эти постановления со своим парламентом, как папа с собором, как это можно видеть в статутах Англии и Ирландии, составленных в начале царствования королевы Елизаветы. Наконец, можно сказать, королям английским более подчинена духовная сторона жизни их подданных, чем материальная, потому что несчастные народы, эти сыны мира, гораздо ^еньше заботясь о сохранении веры, чем о сохранении своего имущества, легко примыкают к каким угодно взглядам своих государей, лишь бы это не шло вразрез с их житейскими выгодами.'
Перевороты, происшедшие в религии в Швеции и Дании, также могли бы нам служить подтверждением того, какое влияние имеют одни умы на другие; однако все эти перевороты имели еще несколько других очень важных причин. Поэтому, хотя они и служат ясными доказательствами заразительности воображения — доказательствами слишком сложными и обширными, — они, скорее, изумляют и ослепляют умы, чем просвещают их, потому что слишком много причин содействует таким великим событиям.
Если придворные, да и все остальные люди, часто отказываются от достоверных, существенных истин, которых необходимо держаться, чтобы не погибнуть навеки, то, очевидно, они не осмелятся отстаивать истины абстрактные, малодостоверные и полезные. Если религия государя делается религией его подданных, то разум государя будет также разумом его подданных; и, таким образом, мнения государя будут всегда в моде; его удовольствия, страсти, игры, слова, одежда — вообще все его действия будут в моде; ибо государь сам по себе есть как бы главная мода и почти все, что он делает, тотчас же входит в моду. А так как все ухищрения моды клонятся не к чему иному, как к удовольствию и красоте, то неудивительно, что государи так сильно влияют на воображение других людей.
' Ст. 17 в Религии Англиканской церкви.
218
Если Александр поник головою, то и придворные его поникают головою. Если тиран Дионисий занимается геометрией вследствие приезда Платона в Сиракузы, геометрия тотчас входит в моду, и во дворце этого государя, говорит Плутарх, постоянная пыль, так как все чертят фигуры. Но как только Платон поссорился с ним, и этот государь охладел
Но как это, так и все мною сказанное, имеет силу лишь при предположении, что государи обладают сильным и живым воображением; ибо если бы их воображение было слабо и вяло, то они не могли бы воодушевить своих речей, придать им тот оборот, ту силу, которая покоряет и непреодолимо подчиняет слабые умы.
Однако если уже одна сила воображения без всякой помощи рассудка может иметь такое поразительное влияние, то тогда, когда она опирается еще на какие-нибудь видимые доводы, она приобретает настолько сильное влияние, что человек, обладающий ею, способен убедить другого во всякой нелепости и странности. Приведем доказательства.
Один древний писатель говорит2, что в Эфиопии придворные обезображивали себя, отрезали некоторые члены и даже умерщвляли себя, чтобы походить на своего государя. Считалось постыдным явиться с обоими глазами к кривому государю или идти прямо вслед за хромым государем, подобно тому как теперь никто не осмелился бы появиться при дворе с брыжами и током или в белых башмаках с золотыми шпорами. Эта мода эфиопов была, конечно, нелепа и очень неудобна, но, однако, она была модой. Ей следовали с радостью и думали не столько о страдании, которое приходилось терпеть, сколько о чести показать себя полным самоотвержения и преданности своему государю. Словом, эта необычайная мода опиралась на ложное понимание дружбы, и потому она перешла в обычай и закон, который соблюдался довольно долго.
Из повествований путешественников по Востоку мы узнаем, что в некоторых странах сохраняется этот обычай и многие другие, столь же противные и здравому смыслу, и рассудку. Но не нужно переезжать через границу, чтобы видеть, как свято соблюдаются
\ Oeuvres morales. Как можно отличить льстеца от друга. 2 Диодор Сицилийский. Bibl. hist., I, 3.
219
безрассудные законы и обычаи, и чтобы найти людей, следующих неудобным и странным модам; для этого вовсе не нужно выезжать из Франции. Везде, где есть люди, легко поддающиеся страстям, и где воображение властвует над рассудком, там есть странности, и странности непонятные. Если обнажать свою грудь во время суровых зимних морозов и затягиваться в страшную летнюю жару не так мучительно, как выколоть себе глаз или отрезать руку, то тем более оно должно причинять стыд. Страдание в этом случае не так велико, но и необходимость его не так очевидна, поэтому оно еще более странно. Эфиоп может сказать, что он выкалывает себе глаз из великодушия; но что может сказать дама-христианка, которая выставляет напоказ то, что врожденная стыдливость и религия обязывают ее скрывать? Она может сказать только, что такова мода, — и больше ничего. Но эта мода странна, неудобна, неприлична, непристойна во всех отношениях; ее единственный источник — явное извращение рассудка и тайное извращение сердца; следовать ей — соблазн, это значит открыто становиться на сторону извращенного воображения против рассудка, порока против чистоты, духа мирского против духа Божия, — словом, следовать этой моде значит преступать законы рассудка и законы Евангелия. Однако для этого рода людей нет нужды до этого, для них мода все, она, так сказать, есть для них закон священнее и ненарушимее закона, начертанного рукою самого Бога на скрижалях Моисея, и закона, запечатлеваемого Им со Своим духом в сердцах христиан.
Поистине, я не знаю, имеют ли право французы смеяться над эфиопами и дикарями. Правда, если в первый раз увидать кривого и хромого государя в сопровождении свиты, состоящей лишь из хромых и кривых, то трудно удержаться от смеха. Однако это только в первую минуту, а потом, быть может, скорее будешь дивиться их великому мужеству и их преданности, чем смеяться над слабостью их разума. Не то с модами Франции. Их нелепость не опирается ни на какое видимое основание; и если они имеют то преимущество, что не так неприятны, зато они не всегда и так разумны. Словом, на них отразился характер более испорченного века, когда ничто не может умерить порывы ненормально развитого воображения.