Разыскания истины
Шрифт:
232
новенно, лишь по причине тайного извращения нашего сердца; но здесь не место этим доказательствам, они повели бы нас слишком далеко. Однако если подумать о связи идей и страстей, о которых я говорил раньше', и о том, что происходит в нас самих во время чтения какого-нибудь хорошо написанного произведения, то мы поймем, что мы любим возвышенный жанр, благородную и свободную манеру некоторых писателей только потому, что мы горды и любим величие и независимость; если же нам доставляют удовольствие изящество и утонченность речи, то, значит, у нас есть тайная наклонность к изнеженности и наслаждению. Словом, вовсе не понимание истины, а известное понимание всего трогающего чувства заставляет нас восхищаться известными
Как мне кажется, самые ревностные почитатели Монтеня хвалят его как писателя здравомыслящего, далекого от педантизма и в совершенстве знающего природу и слабости человеческого духа. Следовательно, если я покажу, что Монтень, несмотря на всю свою светскость, педант не меньше других и что его знание человеческой души было очень невелико, то я докажу, что люди, которые наиболее восхищались им, были убеждены не очевидными доводами, а только • подкуплены силою его воображения.
Значение слова «педант» весьма неясно, но, как мне кажется, принято — и даже рассудок требует — называть педантами тех, :
кто кичится своею мнимою ученостью и кстати и некстати цитирует i всевозможных писателей; кто говорит только для того, чтобы гово-1 рить и заставить глупцов восхищаться собою, кто без разбора и без | смысла набирает апофегмы и исторические рассказы, чтобы под-^ твердить или сделать вид, что подтверждает, вещи, которые могут! быть подтверждены только рассуждениями. TJ
Педанту противоположен рассудительный человек, которому пе*'| дант ненавистен, потому что педанты не рассудительны; ибо люд»| умные любят, естественно, рассуждать, а потому не могут выноситЯ разговора тех, кто не рассуждает. Педанты же не могут рассуждат так как у них ум ограничен и к тому же подавлен их ложнс эрудицией; они и не хотят рассуждать, так как видят, что некоторые люди их больше уважают и больше восхищаются ими, когда он)| цитируют какого-нибудь неведомого писателя и какое-нибудь изрв! чение древнего автора, чем когда они намереваются рассуждатЙ Таким образом, их тщеславие, удовлетворяясь при виде оказываемога им уважения, поощряет их к изучению всех нелепых наук, вызыы
ющих восхищение толпы.
. Педанты тщеславны и горды, они обладают обширною память] и плохою рассудочною способностью, они легко и удачно подбирая цитаты, но доводы их слабы и жалки; они обладают пылким
' Последняя глава первой части этой книги.
233
громадным воображением, но воображением непостоянным и необузданным, которое не подчиняется каким-либо правилам.
Теперь нетрудно доказать, что Монтень такой же педант, как многие другие, если брать слово «педант» в том значении, которое, как нам кажется, наиболее согласно и с рассудком, и с обычаем;
конечно, я не говорю здесь о педанте в длинной тоге: тога не 'может сделать педантом. Монтень же, который питает отвращение к педантству, мог не носить никогда длинной тоги, но не мог так же легко отделаться от своих недостатков. Он много приложил стараний, чтобы приобрести светскость, но не постарался выработать правильный ум, по крайней мере, это не удалось ему. Таким образом, скорее он сделался педантом на светский и совершенно особый лад, но не сделался рассудительным, здравомыслящим и честным человеком.
Книга Монтеня содержит такие очевидные доказательства тщеславия и гордости своего автора, что, пожалуй, довольно бесполезно останавливаться на указании их; ибо нужно быть очень занятым собою, чтобы воображать, подобно Монтеню, что свет охотно прочтет довольно толстую книгу с целью познакомиться немного с его настроениями. Значит, он, безусловно, отделял себя от всех и смотрел на себя как на человека совершенно необыкновенного.
Главнейшая обязанность всех тварей направлять умы тех, кто
желать же, чтобы другие люди занимались нами, значит желать поклонения, и поклонения не внешнего и мнимого, но внутреннего и действительного; это значит желать для себя такого поклонения, которого Бог требует по отношению к себе, т. е. поклонения в духе и истине.
Монтень сочинил свою книгу только для того, чтобы нарисовать себя и изобразить свой характер и свои наклонности. Он сам сознается в этом в обращении к читателю, помещенном во всех изданиях. «Я изображаю себя, — говорит он, — предмет моей книги — я сам», и это становится несомненным, когда вы читаете его произведение, ибо почти во всех главах он делает отступления, чтобы поговорить о себе, и есть даже целые главы, в которых он говорит только о себе. Но если он написал свою книгу, чтобы изобразить себя, то он напечатал ее для того, чтобы ее читали.
' Апок., 19,10. 2 Conservus tuus sum, etc.; Deum adora.
»л
236
зерно от другого в поле или амбаре, если даже разница не слишком уже очевидна; не знать самые простые начала земледелия, известные даже детям; почему нужны дрожжи, чтобы сделать хлеб; и что значит заставить вино перебродить'; — и в то же время прекрасно знать имена древних философов и их принципы, знать учение Платона об идеях, Эпикура об атомах, Левкиппа и Демокрита о пустоте и полном, Фалеса о воде, Анаксимандра о беспредельности природы, Диогена о воздухе, Пифагора о числах и гармонии, Парменида о бесконечном. Музея о едином, Аполлодора о воде и огне, Анаксагора об однородных частях, Эмпедокла о вражде и дружбе, Гераклита об огне и т. д.2 Человек, который на трех или четырех страничках своего сочинения приводит более пятидесяти имен различных писателей с их воззрениями, который наполнил все свое сочинение историческими рассказами и остроумными изречениями, нагроможденными безо всякого порядка, который говорит, что история и поэзия — это его конек, который противоречит сам себе всякую минуту и в одной и той же главе, даже когда он говорит о вещах, которые, по его мнению, знает всего лучше, я хочу сказать, когда он говорит о качествах своего ума, — может ли он хвалиться, что у него рассудок сильнее памяти?
Признаем же, что Монтень был крайне забывчив, потому что Монтень уверяет нас в этом и хочет, чтобы мы так думали о нем, потому, наконец, что это не совсем противоречит истине. Но пусть ни его слова, ни похвалы, которые воздает он себе, не убеждают нас, что это был человек, обладавший большим и необычайно проницательным умом. Это может ввести нас в заблуждение и ^ заставит нас придавать слишком много веры ложным и опасным воззрениям, которые Монтень излагает с такою гордостью и смелостью, что только ослепляет и поражает слабые умы.
Далее Монтеня хвалят за то, что он в совершенстве знал человеческий разум, что он проник в самую глубину его, его природу и свойства, знал сильные и слабые стороны его — словом, все, что можно знать. Посмотрим, заслуживает ли он эти похвалы и почему так щедры на них по отношению к нему. ', Кто читал Монтеня, тем известно, что он старался прослыть. пирроником и хвалился тем, что сомневается во всем. «Убеждение | в достоверности, — говорит он, — есть верный признак безумия я а высшей недостоверности; и нет людей безумнее и менее философов,';