Реализаты
Шрифт:
Лемуры испуганно пискнули и в панике попрыгали из-под звенящего 'дождя' в разные стороны, а Мэтт почти сразу же почувствовал, как дорожка, на которой он оказался, мягко согрела его озябшие мокрые ноги. И пошёл по ней дальше.
Лемуры замешкались. Они долго ворчали в темноте, нюхая красное и осторожно трогая его тонкими холодными лапками, а затем расхрабрились и поскакали следом.
Заканчивалась дорожка на самой вершине.
– Привет, - голосом Лукаша сказала темнота.
– Привет, - сказал мальчик.
Присмотревшись, он различил в
– Как ты делаешь такое?
– спросил он, садясь рядом с Лукашем прямо на тёплую землю.
Белые Аины искорки ещё немного покружились вокруг и тоже опали.
– Дай-ка руку.
Мэтт протянул ладошку, и Лукаш взял её, маленькую, в свою, большую, и слегка тряхнул, рассыпая в воздухе точно такие же густые красные искры.
– Ух ты!
– обрадовался Мэтт.
– А можно, я сам?
– Валяй, - согласился Лукаш.
Мальчик качнул руку, и с его пальцев тоже скатилась красная тяжесть.
К тому времени, как на вершине холма появилась Ая, Мэтт, хохоча, накапал перед застывшими в благоговейном экстазе лемурами целую горку сверкающего красного волшебства.
– Подумать только, - заметил Лукаш присевшей рядом с ним Ае, - иногда для счастья надо не так уж много.
Да, устало кивнула Ая, иногда немного, сняла сандалии и прозаично закопала в сотворённом Мэттом чуде свои босые замёрзшие ноги:
– А мне для того, чтобы душа заткнулась, уже не хватает высоты и температуры.
– Тоже мне барометр, - усмехнулся Лукаш.
– Разве это счастье, когда душа молчит?
– Может, и так, - согласилась Ая.
– В том смысле, что, может, и нет. Вот только просит она всё время чего-то не того.
– Чего не того?
– подал голос молчавший до этого Мэтт.
– То пищи для ума, то репликации, то несовпадений.
– То есть ты хочешь сказать, что счастливая душа - это немая, слепая и одинокая?
– поднял одну бровь Лукаш.
– Ну, я бы не была так категорична, - Ая поворошила ногой тёплые красные 'бусины', и они побелели, озарив призрачным голубым светом лица сидящих.
– Не немая, а удовлетворённая, не слепая и одинокая, а самодостаточная.
– Странно, - удивился Мэтт.
– А я всё время считал, что все реализаты думают одинаково.
– С чего это вдруг?!
– повернувшись к нему, хором возмутились оба реализата.
– Одинаково думают только те, кто не думает.
– Вот-вот, примерно так, - засмеялся мальчик, и темнота эхом подхватила его смех.
Все трое подняли головы, всматриваясь во мрак.
– Это прямо шабаш какой-то, - продолжила темнота, грузно ворочаясь где-то то ли недалеко впереди, то ли за самой спиной.
– Роберт!
– обрадовался Мэтт.
Лукаш
– Я, - отозвался большой чёрный с проседью волк, выходя из тени и садясь поближе к сверкающей теперь уже белым горке. Шерсть его была мокрой и пахла метелью и снегом.
– Я слышал, у вас тут консилиум о самодостаточности и одиночестве.
Он широко, белозубо улыбнулся, и от этой чисто человеческой улыбки сверху вниз волной пошла метаморфоза. Ничуть не смущаясь своей бывшей волчьей, а теперь уже человеческой наготы, Роберт выставил руку ладонью вперёд, показывая, что, мол, вот он, сейчас, и по-волчьи передёрнул плечами, стряхивая с них воду, а потом подмигнул остальным под шелест образующейся на нём одежды:
– Ну что, продолжим про одиночество? Кто найдёт хотя бы один аргумент за то, что мы тут у себя в отрыве от человечества жутко одиноки, на целых полчаса заслужит моё уважение. Ну, и, чтобы интереснее было играть, я разрешу моей Море не интересоваться данной персоной.
Видимо, чтобы слова его не казались пустой болтовнёй, темнота вокруг посветлела, обнажая невозможную сюрреалистическую картину: вокруг пятачка, на котором они сидели, лежала, свернувшись калачиком, как сытый ленивый чёрный кот, и смотрела на них глазами цвета сгустившегося космического мрака принадлежащая Роберту Мора. Пасть её, в которой с лёгкостью могла бы поместиться вся их компания, была приоткрыта в усмешке, - точь-в-точь такой же, как у хозяина.
Лукаш оживился и заулыбался. Ая бросила встревоженный взгляд на Мэтта, но тот совсем по-взрослому вздохнул и сказал:
– Кому много дано, с того много и спрашивается. Когда видишь весь мир, выходит, что ты один на один с этим миром, как бы он при этом ни выглядел - даже если окружение твоё сильно смахивает на тебя. Вот и здравствуй, одиночество реализата. Да и вообще одиночество.
– Неплохо, - кивнул Роберт, и Мора согласилась, качнув огромной чёрной головой.
– А мне не хватает Бенжи, - сказала Ая, кутаясь в проявляющуюся на плечах шаль.
– И я даже готова обозвать это одиночеством.
– Вряд ли это можно обозвать одиночеством, - возразил Роберт.
– Это, скорее, наоборот.
– Что значит наоборот?
– не поняла Ая.
– Что когда ты кого-нибудь любишь, это делает тебя открытым хотя бы по отношению к нему. А где есть открытость, там нет одиночества.
При этих словах огромная чёрная голова чудовища довольно ухмыльнулась, показывая частокол острых белых зубов, и глаза её сузились.
Ая пожала плечами и поплотнее укуталась: нет так нет. Почти одновременно в огромных Мориных зрачках родилось беспокойство, она дёрнула: сперва - больше не открывающейся пастью, а затем - больше не слушающимися лапами. Роберт захохотал: