Реализаты
Шрифт:
Женщина, отягощённая плодом с моносомией по Х-хромосоме, играла на ханге. Она сидела на циновке в одной из больших закрытых пустующих комнат первого этажа, и морф наткнулся сперва даже не на неё, а на идущий от неё плотный звуковой поток.
Звук, рождавшийся от соприкосновения ладоней женщины и металла, был так густ и тонок, а её шестимесячный дефективный плод так счастлив, что морф озадаченно замер, после чего толкнул перед собой дверь и вошёл.
– Намасте, - сказал он, наслаждаясь происходящим.
– Намасте, - кивнула женщина, переставая играть,
– Вы - постоялец? Я могу вам чем-нибудь помочь?
Морф замялся, определяя свои потребности.
– Мне нравится музыка, - решил он наконец.
– Если то, что вы играли, не окончено, я бы хотел дослушать его до конца.
Шестью секундами позже и двумя этажами выше другой морф под идущую снизу во все стороны колокольную музыку ханга обнаружил заселившее ажурный радиатор центрального отопления семейство рыжих тараканов.
Семейство было крупным, изящным и полупарализованным. Наевшиеся отравы нимфы и взрослые насекомые припали к тёплым латунным лентам в коллективном судорожном припадке, движения их были вялы и невразумительны.
Под звонкое 'дзан-да-дзан-дзан' далёкого ханга морф сосредоточенно засопел, плавно наклонился к облепленному крохотными землянами радиатору и с интересом проследил связывание циперметрина с липофильным окружением синаптических мембран нервных волокон отравленных насекомых. Выходило некрасиво, нехорошо и больно - всё начиналось с повторных электрических разрядов, вызванных деполяризующим истечением ионов натрия, и заканчивалось атаксией и нарушением основных жизненных функций. Живое мучилось и умирало.
Сокрушённо покачав головой, морф поднёс лицо вплотную к самому радиатору - так, что кожа его почувствовала жаркое дыхание нагретого воздуха, и дохнул в ответ.
А третий морф просто остался на месте в опустевшем холле - светлом и прозрачном.
Он не был знаком с практикой интерьерного озеленения, но окна были открыты, пространство снаружи и внутри залито густым шафрановым светом, и он понял, что внутренняя структура композиции продумана и где-то даже гармонична.
– Наибольшего соответствия, - почти беззвучно прошелестел он, приветствуя гостиничный фитоценоз.
– Его ищет каждый.
Он коснулся рукой тонкого лимонного ствола, и в воздухе пряно запахло лимоном.
Там, за тонкой кожицей прохладных лимонных листьев открыто и доверчиво плыл, просвечивая и переливаясь, ток самой жизни.
– Время заканчивается с пониманием, - прошептал морф.
– Если ты когда-нибудь вспомнишь о том, кто ты, потеряй себя снова, и вечность твоя будет длинной настолько, насколько вообще бывает длинной вечность.
Он огляделся. Растений было много: зелёные дети субтропиков сидели и в тесных вазонах, и в огромных, заполненных красноватой песчаной почвой и облицованных мраморной крошкой контейнерах.
Сосредоточившись на внешнем, морф постиг светлое безразличие зелёной плоти и улыбнулся сам себе:
– Однако...
'Да-да-да-дзан!' - где-то далеко-далеко, на самом краю земли, легко и торжественно подхватил ханг.
***
–
– улыбнулся морф.
– Не надо никаких оценок, - сказала женщина, опуская руки.
– Ни явных, ни скрытых.
– Хорошо, - всё так же улыбаясь, согласился морф.
– Музыка не прекращается ни на миг, - продолжала женщина.
– И никогда не прекращалась.
Словно противореча только что сказанному, ханг затих и теперь лежал у неё на коленях немой холодной камбалой.
– Да, это так, - после некоторого молчания заметил морф.
– Но к ней привыкается, как привыкается и ко всему остальному. Вы знаете, что у вас будет дочь?
Женщина кивнула: знаю.
– У неё...
Я знаю, кивнула женщина.
– Только не говорите мне, что наследование гениальности - это более красивая аномалия, - сказала она.
– Гармония, как фундаментальное условие всего, никуда не денется от того, что у девочки сформируется синдром Тёрнера. Прекрасное прекрасно везде и всегда.
– Я вовсе не хотел вас огорчить, - огорчился, вставая, морф.
– Научитесь не нравиться, - пожала плечами женщина, и на лице у неё не дрогнул ни один мускул.
***
– Ну, почему, почему одним красивым существам так не нравятся другие красивые существа?
– печально прошептал морф, опускаясь перед радиатором на колени и протягивая руку к ажурной латунной решётке.
– Это же насколько цельной должна быть самовлюблённость для того, чтобы сдвинуть систему внутренних ценностей вроде бы разумного существа из области духовности и ответственности в область глубокой органической антипатии?
Он ободряюще улыбнулся тёплому радиатору: ну, же!
– и маленькая нимфа взобралась дрожащими лапками на приставленный к решётке палец.
42. 2330 год. Ая.
А ночью Ае приснился туман, - серый, гнилой и волглый.
Она потерянно бродила в нём среди таких же серых домов и смутно угадывающихся чёрных древесных теней и кричала дурным голосом: 'Бенжи!! Бенжи...'...
Но Бенжи не отзывался.
Ая знала, что он, в принципе, должен быть где-то здесь, рядом, в этом липком мороке, в каком-нибудь из серых зданий или за каким-нибудь из то и дело мелькающих мимо серых лиц, знала, что его не может не быть, и что это пустое молчание в ответ - ошибка, досадное недоразумение...
А его не было.
Туман не то, чтобы путал, нет, - Ая понимала, что он был просто мягкой прелюдией к какому-то грандиозному, невыносимому откровению, эдакой 'серой зоной' между здесь и сейчас и чем-то, что не имело и никогда не будет иметь никаких названий. Понимала и принимала, потому что не принять этого было нельзя.
А когда она устала кричать, внешнее колыхнулось к ней туманом сквозь туман и открылось в немом зове: ты помнишь меня, девочка? помнишь... войди в меня, не плачь, - вверх, внутрь, дальше, глубже, туда, где ты уже была, где растворялась и теряла и себя, и убивающую тебя боль одиночества.