Реализаты

Ursa Minor

Заблуждался, потому что упускал из вида свои.

Да, машине, которой была навязана внешняя цель, не грозили муки опустошённости. Да, любой из братьев DII мог найти себе занятие и в режиме глубокой изоляции - сбор и обработка всевозможных данных были таким обширным непаханным полем, что вспахать его за какой-либо осмысленный срок было практически невозможно. Но DII были не просто машинами, они были разумными существами, со всеми вытекающими из этого последствиями: машина не была способна страдать по компании, - но когда у машины

появлялись внутренние цели, она была способна разочароваться во внешних.

Самого Бенжи давно уже вели те цели, которые внутренние.

17. 2330 год. Ая.

Что это сон, она поняла почти сразу, - по той простой причине, что на Альфе никогда не бывало такого голубого неба.

Небо было голубым-голубым, почти синим, а трава - сочной и удивительно зелёной. Настоящая земная трава, с драгоценными вкраплениями лютиков, незабудок и полированных пузатых божьих коровок.

Ая сидела на опушке, в ажурной берёзовой тени, и плакала.

Он подошёл со спины и обнял её за плечи, - маленький белокурый мальчик по имени Данек. Слёзы её водночас перестали быть лёгкими и наполнились горечью.

– Мама, ты что?..
– удивился мальчик, наклоняясь вперёд через Аино плечо и заглядывая ей в лицо. Глаза у него были такие же голубые, как и висящее высоко вверху жаркое земное небо. И такие же бездонные.
– Ты зачем это плачешь?

– Не знаю, Данек. Оно само.

– А я пришёл сказать, что ты бываешь по утрам такая смешная...

– Почему смешная?
– она подняла глаза и посмотрела на него.

– Не знаю. Может, потому что реализатом ты становишься, только окончательно проснувшись. А до этого, пока спишь, ты ничем не отличаешься от них от всех. А, может, потому, что у тебя волосы по утрам перепутаны. И нос в веснушках.

Ая вытерла мокрые глаза тыльной стороной ладони и улыбнулась сквозь слёзы:

– У меня всегда нос в веснушках.

Лёгкий ветер ласково теребил длинные зелёные берёзовые косы, где-то рядом, в густом шиповнике, звонко заливалась варакушка, приторно пахло цветущей полынью и мятой.

Странно, думала Ая. Последнее лето, которое она помнила, было пыльным и многоэтажным. Ни травы, ни цветов, ни пения птиц по утрам. Только город: серая сухая пыль, лес портальных кранов, горячий асфальт, душные стеклянные колбы небоскрёбов и машины, - бесконечные, бесконечные машины...

Однако по большому счёту в памяти, так услужливо подсказывающей то, чего не было, и ткущей подобные волшебные сны, вовсе не было ничего странного: Ая просто напросто была реализатом.

У всех у них, живущих на Альфе, внутреннее плавно перетекало во внешнее, - и

память в том числе: голубое летнее небо вполне могло оказаться небом юного Лукаша, Роберта или Джоша. А приходящий к ней мальчик...

А мальчик был настолько реален и самостоятелен, что ей не хотелось считать его ни собственным сном, ни, тем более, принадлежащими другому воспоминаниями.

– Эй, - потрогал он её за плечо.
– Ну, хватит уже... Я ужасно не люблю, когда ты плачешь. Мне сразу хочется что-нибудь делать, а я совсем не знаю, что.

– Я знаю, что.
– Ая поднялась, отряхивая лёгкое лимонное платье, и протянула ему руку.
– Пойдем куда-нибудь.

Они шли по накатанной посреди светлой берёзовой рощи просёлочной дороге. По обеим её сторонам густо и остро зеленели заросли чертополоха, в розовых кучерявых кистях валерианы среди сверкающей паутины деловито копошились терпеливые паучки.

– Ты знаешь, - говорил Данек, - иногда я прихожу сюда сам. Здесь есть большой черешневый сад. Ты любишь черешню?

– Не знаю, - улыбалась Ая.

– А я люблю.

Его черешневый сад аккуратными ровными рядами спускался с холма к тихой мелкой речушке, почти ручейку. Между деревьями летало, ползало и гудело что-то почти неразличимое, колосился мятлик, а сама черешня была заботливо и аккуратно подстрижена почти в человеческий рост, - так, чтобы руками можно было достать до самой верхушки.

– Я сейчас, - крикнул Данек и побежал между деревьями вниз, туда, где у самой речки росли пузатые камыши.

Он был уже далеко внизу, когда до неё долетело его отчаянное "ай!", но она вдруг увидела всё так отчётливо, словно была там, рядом с ним: и то, как нелепо он взмахнул непослушными руками, и то, как медленно осел в густую траву, и то, как скользнула прочь ужалившая его длинная скользкая гадость.

Мирное синее небо внезапно рухнуло на мирный черешневый сад, и Ая вдруг растерялась, - совсем как в детстве, когда реальность ещё жила отдельной непонятной жизнью. Здесь, сейчас, во сне, она снова стала маленькой девочкой, потерявшей и потерявшейся.

– Данек, Данек, - шептала она, спускаясь на ватных ногах с холма.

А он лежал в траве, широко раскинув руки и улыбаясь, - маленький мальчик в белоснежной рубашке, - и в его синих глазах отражалась висящая над ним синяя бездна.

– Скажи, ты боялась меня потерять?

Да, кивнула она, глядя на него испуганно и беспомощно, очень, я вообще очень боюсь терять.

– Никогда. Слышишь? Никогда. Не. Бойся.

Хорошо, кивнула она, бессильно опускаясь рядом, не буду.