Реализм Эмиля Золя: «Ругон-Маккары» и проблемы реалистического искусства XIX в. во Франции
Шрифт:
В одной из драматичных сцен «Жерминаля» автор вернется к этому мотиву, проясняющему нечто и в человеческих судьбах. Из ворот шахты, охраняемых солдатами от забастовщиков, вывезли мертвую Трубу: она так и не могла привыкнуть к существованию под землей. Напрасно Боевая, «состарившаяся во тьме», пыталась утешить товарку: «они поверяли друг другу свои вечные грезы», тоскуя о зеленой траве, о белых дорогах, о свете солнца…; жаловались — «старая на то, что ничего не может вспомнить, молодая — что ничего не в силах забыть». А когда Боевая поняла, что шахта отнимает у нее «последнюю радость», друга, пришедшего с воли, она разорвала повод, которым была привязана.
Потом Боевая, протискиваясь по узкой галерее, везла свою погибшую подругу к подъемнику; угрюмо следила, как Труба тихо тронулась с места и внезапно исчезла, наконец-то уйдя из черного подземелья; тяжело ступая, словно в опьянении, Боевая возвратилась в конюшню.
А у ворот шахты углекопы «в мрачном раздумье смотрели на мертвую Трубу», выброшенную на талый снег.
Но это все будет позднее. А сейчас, после спуска, Трубу, оцепеневшую от страха,
Не сравнения и ассоциации, которыми пользуется Золя в «Жерминале», принижают людей. Условия их труда, их жизни далеки от человеческих. В «гигантском муравейнике» продолжалась работа. Углекопы, вытянувшись на боку между пластами угля, уже перестали замечать стекавшую воду, от которой распухали руки и ноги; ощущать судороги от мучительного положения тела, от душного мрака, «где они чахли подобно растениям в подземелье». Воздух становился все ядовитее от рудничного газа, копоти лампочек, человеческих испарений, «а они в своей кротовой норе, под тяжестью земли… все долбили, долбили…».
Вынесенные в экспозицию сцены рисуют обычный день на шахте. Драматизм повседневной жизни героев «Жерминаля», столь глубоко понятый и так ярко раскрытый в романе, Эмиль Золя истолковал как проявление закономерностей, присущих капиталистическому обществу, и подошел к вопросу о причинах трагической судьбы рабочего.
«…Это был для меня новый мир, пришлось познакомиться с техникой, просмотреть множество специальных трудов, задавать вопросы целому ряду инженеров» [175] , — писал Золя в статье «Права романиста» о создании «Жерминаля». Масштабы подготовительных работ, богатство и разнообразие материалов к данному роману — огромны: с чувством глубокой ответственности подходил автор к созданию произведения, выдвигающего «вопрос, который станет актуальным в XX веке».
175
Э. Золя. Собр. соч., т. 26, стр. 185.
Роман, проблемы которого станут важнейшими в следующем столетии, требовал от писателя точного выбора места и среды, где будет развиваться действие. Изучая документы о рабочем движении своего времени, Золя убедился, что угольные районы Франции представляют источник наибольшего беспокойства для эксплуататорских классов: конфликты, стачки, волнения чаще всего наблюдались именно там. Шахтеры были одной из революционно-активных групп рабочего класса.
К теме «борьбы труда и капитала» Золя подошел вооруженный разносторонними знаниями, которые позволили ему увидеть многие существенные моменты исторического процесса второй половины XIX века, раскрыть экономические причины социальной борьбы. В рабочих материалах писателя находятся записи об угольных кризисах и забастовках в Рнкамари, Обене, Крезо, Фуршамбо, Монсу… сведения о которых были почерпнуты из прессы (из газет «Кри дю Пепль», «Энтрансижан», «Эко дю Нор») и дополнены книгами Гюйо — «Промышленные кризисы», Симонена — «Подземный мир», Симона — «Работница», де Лавеле — «Современный социализм» и многими другими. Заметки о рабочем вопросе, Интернационале, Жюле Геде свидетельствуют об искреннем желании Эмиля Золя проникнуть в суть изучаемой проблемы [176] . Его интересовали технические вопросы, о чем дают представление заметки о беседах с главным инженером шахт, словарик технических терминов и шахтерских инструментов. Много записей относится к быту шахтеров: в них речь идет о профессиональных болезнях углекопов, об устройстве их домов и планировке шахтерских поселков.
176
В обширной статье Н. Русанова, посвященной воспоминаниям о Поле и Лауре Лафарг, приведены слова Лафарга о том, что Эмиль Золя «приезжал расспрашивать» Жюля Геда о жизни «рабочего на копях». См. Н. Русанов. Поль и Лаура Лафарг (Из моих воспоминаний). «Русское богатство», 1911, № 12, стр. 200.
Все эти данные, часто имеющие документальный характер, были перенесены в роман не непосредственно, но будучи пропущены через творческое воображение автора. В статье «Права романиста» Золя говорил об обязанностях писателя: «…состоят они в том, чтобы, используя все сведения, почерпнутые везде, где я мог их найти, воссоздавать живую жизнь» [177] .
Действие романа отнесено к концу 60-х годов, когда стачечное движение охватило многие угольные районы Франции и достигло высокого подъема. Бастовали горняки Луарского каменноугольного бассейна, Анзенских копей, углекопы департаментов Гар и Тарн. Некоторые длительные стачки, например летом 1869 года в Кантенском руднике района Сент-Этьен, были подавлены правительственными войсками, сопровождались арестами и привлечением многих забастовщиков к суду. В письме к Ф. Маньяру — журналисту, сотруднику «Фигаро», Золя говорил, что изобразил в «Жерминале» «в обобщенном виде кровавые события, омрачившие последние годы Империи, в частности, стачки, случившиеся около 1869 года в Обене и Ла-Рикамари. Чтобы убедиться, достаточно перелистать газеты той поры» [178] .
177
Э. Золя. Собр. соч., т. 26, стр. 186.
178
Там же,
Но забастовка в Анзене, начавшаяся в феврале 1884 года и продолжавшаяся два месяца, несомненно оказала сильное влияние на работу Золя, который именно в это время занимался собиранием материалов для «Жерминаля». Писатель сопровождал депутата Жиара в поездке по этому району, близко и детально знакомился с условиями подземной работы, конкретизировал свои представления об избранной теме, полученные из книжных и газетных источников. Роман, который, как сказано в «Наброске» к нему, должен был показать «состояние войны между классами», обогащенный последними наблюдениями, насыщенный животрепещущими фактами, прозвучал как отклик на рабочее движение 80-х годов [179] . Современность, злободневность «Жерминаля» оценил журнал «Вестник Европы» — в статье публициста В. Андреевича сказано: «Один роман Золя может сделать больше, чем сделают тысячи статей, исследований и памфлетов. Всякий поймет, прочитав его, ясно и отчетливо самое важное зло того общества, в котором ему приходится жить… Золя — человек большого ума и огромного художественного таланта, и он написал книгу, которую, конечно, можно назвать одной из самых важных книг конца этого века…» [180] .
179
На это обратила внимание и критика. В цитированном письме Э. Золя Ф. Маньяру от 4 апреля 1885 года автор упоминает статью Анри Дюамеля, в которой говорится, «будто „Жерминаль“ описывает на самом деле не прошлое, а настоящее, будто изображенная мною стачка — это стачка, разразившаяся в прошлом году в Анзене»
180
«Вестник Европы», 1892, т. IV (156), кн. 7, стр. 157–158.
Система семейно-наследственных связей, которые соединяли более или менее прочными нитями романы серии «Ругон-Маккары» и составляли внешнюю основу ее композиции, менее всего ощущается в «Жерминале», хотя и упомянуто здесь, что тяжелое детство Этьена Лантье—<внука Антуана Маккара, сына прачки Жервезы и бездельника-демагога Огюста Лантье — прошло в «Западне»: «…грязное белье посреди прачечной, беспробудное пьянство, оплеухи, от которых трещали скулы…». Затем работа подручным у кузнеца Гуже, отъезд в Лилль, жестокое столкновение с начальником железнодорожных мастерских, безработица: «ни единого су, ни ломтя хлеба», бродяжья жизнь… Но Золя отнес на периферию романа те немногие эпизоды, в которых сказывается отягощенная наследственность представителя ветви Маккаров — Этьена Лантье. «Он ненавидел водку, в нем говорило отвращение младшего отпрыска целого поколения пьяниц, которое алкоголем подорвало весь его организм; каждая капля водки становилась для него ядом».
Строгая, заполненная трудом жизнь оставляла мало места для развития наследственных пороков. Внимание Эмиля Золя, работавшего над образом Этьена Лантье, привлечено было к проблемам социальной психологии. Механик из Лилля быстро освоился в новых условиях труда и новой среде. Тяжесть работы в забое, ужаснувшая Этьена в первый день, перестала казаться ему непереносимой: он «привык к угольной пыли, хорошо видел в темноте, обливался потом, не обращая на это внимания», мог пролезть теперь в такую щель, «куда раньше не отважился бы даже просунуть руку», свыкся с мокрой одеждой, которую не снимал с утра до вечера… Через три недели Этьен стал одним из лучших откатчиков в Ворё: он приобрел такую ловкость и быстроту, что «удивлял всех товарищей по забою… никто не мог быстрее докатить одним толчком вагонетку до ската» и так ловко прицепить ее к канату, как Этьен. На памяти Маэ — потомственного углекопа — «это был первый случай, когда рабочий так быстро осваивался с шахтой»; Маэ поражали «мужество и настойчивость» этого человека. Шахтеры «приняли его в свою среду и считали настоящим углекопом».
Но обратиться к данной среде — значило показать «ужас каждодневной пытки голодом…. нищету, фатальную неизбежность физического и нравственного вырождения», не умолчать о пороках, вызванных жестокой бедностью и «скученностью человеческого стада» [181] . Реалистический подход к изображению среды в «Жерминале» с неизбежностью обусловил острую трактовку писателем значительных социальных проблем и расширил его понимание принципа наследственности.
«…Сто шесть лет на одного и того же хозяина», — одно поколение за другим, сыновья за отцами, — так они и работают. «Каково? Не многие буржуа могли бы привести так обстоятельно свою родословную». Старик Бессмертный рассказывал Этьену о своей семье, и целая шахтерская династия вставала в его воспоминаниях. Первую шахту Компании так и назвали «жилой Гийома» по имени пятнадцатилетнего мальчишки, открывшего в 1760 году каменный уголь в Рекийяре. Это был дед Бессмертного — первый Маэ. Потом работал в Ворё отец — Николя Маэ, «тут и погиб», не дожив до сорока лет («земля вдруг осела; она выпила из отца всю кровь и раздробила кости»). Двое дядей Бессмертного и три брата «тоже сложили тут свои головы, — только это было позднее». Сам он, Венсан Маэ, сорок пять лет проработавший под землей, трижды «изодранный в клочья», остался жив («ноги не в счет»); оттого и слывет ловкачем. Целы пока и сын его — Туссен Маэ, и внуки — Захария, Катрин, Жанлен, работающие в забое.
181
См. письма Э. Золя по поводу «Жерминаля» от марта и декабря 1885 года. Э. Золя. Собр. соч., т. 26, стр. 563 и 571.