Реальность 7.11
Шрифт:
Иттрия и Гелии с нами не было. Пестроволосая улизнула после посещения кладбища; эмпат уверял, что своим ходом он скорее доберётся до города. Весть о завершении переговоров так его обрадовала, что он охотно уступил мне свои полномочия. Наверное, ему не терпелось оказаться подальше от Фабрики. Он обещал, едва только выберется наружу, связаться с церковниками, с тем, чтобы нашему экипажу дали зелёный свет. Так что продвигались мы беспрепятственно. Однако, судя по всему, не так быстро, как хотелось бы моему попутчику.
— Сколько ещё по времени до этой
Я пожал плечами.
— Минут двадцать.
— Долго, — проронил ог. И уставился в окно. — Такой огромный город.
Мы только-только въехали на окраину. Мимо один за другим проплывали ветхие бетонные корпуса.
— Вы уже бывали за пределами Фабрики? — поинтересовался я. Ог недоверчиво воззрился на мой затылок.
— Нет, разумеется. Но я умею общаться с людьми.
О людях он говорил с очевидным пренебрежением. Как будто это такая низшая форма жизни. И я не удержался, спросил довольно ядовито:
— У вас, наверно, тоже есть имя?
Кажется, своим вопросом я угодил в чувствительную область: Второй Протагонист нахмурился и ответил с запинками, недовольно:
— Нет… Я отказался от этой… сомнительной чести.
— Ясно, — кивнул я. И внезапно его прорвало, ог заговорил мрачно и напористо, словно моя реплика вернула его к решению давней, застарелой проблемы.
— Для вас, для людей, всё просто: кто не имеет имени, тот не индивидуален. Другая культура, вам непонятная… даже чуждая… она выросла у вас под боком, но вы и понятия не имеете… И эта мощь, и вся эта красота…
— Нет, почему же, — перебил я, видно, слегка заразившись его волнением. Мне почудилось, что ог говорил о чём-то, что очень плохо укладывалось в слова, но было для него действительно важным. Хотелось донести до него, что и среди людей есть такие, которые прислушаются к любому призыву о дружбе и помощи.
— Почему же, — повторил я. — Мы пытаемся.
— Это самообман, — печально отозвался он. — Изначально рождённые слабыми, вы всё своё познание сводите к одному вопросу: как это использовать? Не подумайте, что я обвиняю, — мы все ограничены своими рамками. Но вы позабыли, что ваш путь… ваше толкование мира — всего лишь одна из граней. За пределами этого толкования вы видите только хаос. Вот… вот почему я не хочу хоть в чём-то казаться похожим на человека.
— Тогда объясните мне, пожалуйста, — сказал я, пытаясь одновременно смотреть на него и следить за дорогой, — почему Афидман не пошёл по вашему пути? Почему он хотел и пытался играть по нашим, человеческим правилам?
— А почему вы так в этом уверены? — ощетинился ог. — Возможно, вы навязываете ему свои желания?
Это был каверзный вопрос, и я на секунду задумался, прежде чем продолжить наш спор.
— Я… не уверен. Но он учился быть отдельным. Для ога это…
— Верная смерть, — перебил собеседник. — Инвалидность души, а потом — угасание тела.
Должно быть, моё недоверие его раздражало. Он добавил, серьёзно и проникновенно:
— Поверьте, я сам прошёл через это. Когда…
— Но вы-то живы, — возразил я, испытывая странную смесь сострадания и стыда.
— Я жив, — подтвердил ог, — поскольку тоже Протагонист. Но меня не существует.
Я честно пытался вникнуть в его слова. Получался какой-то кот Шрёдингера. Или человек-невидимка. Но для него это была не фигура речи, а реальность — живая и единственная. В зеркальном овале мелькало его мрачно-торжественное лицо.
— Перед вами существо с тяжёлой инвалидностью, — пояснил он.
В кармане у меня загудел телефон. Неизвестный входящий вызов. Ог продолжал, словно не слыша:
— Мистрис была так добра, что сделала меня своим помощником. Я кое-как живу со своей отдельностью, но продолжаю ненавидеть её.
Нехорошо дразнить несчастных, но я не мог не спросить:
— Значит, у вас с Афидманом личные счёты? И вы не делаете скидку на то, что ему тоже пришлось несладко?
Телефон продолжал шуметь и вибрировать. Кто-то настойчиво пытался со мной связаться. Но мне хотелось услышать, что ответит попутчик.
— «Ты не обязан его любить». Так сказала мне Мистрис после той катастрофы. А сострадание огам неведомо.
Эти слова бросали между нами огромную невидимую пропасть, которую невозможно было пересечь. А у меня уже не было времени на поиски подходящего ответа: от филиала Второй Лаборатории нас отделяли несколько метров переулка. Паркуясь, я разглядел у дверей высокую фигуру: нарочито небрежная поза, руки в карманах знакомого чёрного дождевика… сам начальник Службы безопасности, Проспер Кобольд. И, словно убоявшись этого зрелища, телефон поперхнулся собственным сигналом и затих.
— Ну, хорошо, — скороговоркой сказал я, — положим, всё, что вы говорите, — правда. И что человек не в силах понять ога, и что место Афидмана на Фабрике… Обещайте мне только одно, ладно?
— Что именно?
— Что вы не причините ему вреда, когда будете извлекать из саркофага.
Второй Протагонист как будто поперхнулся. Я в его сторону уже не смотрел, но звук был — наподобие этого. И когда он после тяжёлой паузы заговорил, голос его звучал совершенно по-человечески.
— Ну, знаете… Вы просто невыносимы. Что вы там себе нафантазировали?
Кобольд радушно ухмылялся нам всеми своими резцами. Как будто возвращение Афидмана на Фабрику было крупным праздничным событием. Второй Протагонист по контрасту казался мрачнее тучи. В мою сторону он не смотрел, принципиально, разговаривал только с шефом СБ. Они сразу начали с разбора формальностей. Но, в сущности, ог выдвинул только одно условие.
— Процедуру не должны видеть посторонние.
— Разумеется, — поддакнул Кобольд, но Второй Протагонист его перебил. Сухим, не терпящим возражений голосом.