Ребе едет в отпуск

Кемельман Гарри

— Фанатики! — отрезала Гиттель. — Вот кто они.

Ребе склонил голову набок и улыбнулся.

— Даже фанатики приносят пользу: их перегибы уравновешивают остальных. Если бы они сместились к центру, то те, кто на другом конце, удалились бы от него. Если бы пару сотен лет назад все мы были «просветленными», стали бы мы сейчас народом?

Гиттель отодвинула тарелку, положила локти на стол и наклонилась вперед, горя желанием возражать.

— Дэвид, вы раввин, но не понимаете, о чем говорите. Это не ваша вина, — великодушно добавила она. — Вы здесь не так давно живете, чтобы все понимать. Ведь они не просто накладывают на нас ограничения в

Субботу, они полностью контролируют такие вещи, как, например, заключение брака, еврейское происхождение; они держат контроль над отелями и ресторанами. И при этом ссылаются на древние правила. Только потому, что у человека фамилия Коган, ему не разрешают жениться на разведенной, так как он из рода священников, а согласно Левиту или Второзаконию или чему-то еще священник не имеет права этого делать. Женщина терпит жестокость и унижения от своего мужа, а не может развестись, потому что это может сделать только муж.

— Но раввинский суд может заставить его развестись, — сказал Ури, — или даже посадить в тюрьму, если он откажется.

— А если он уже в тюрьме? — спросила мать. — А как насчет детей от отцов-евреев и матерей-неевреек, которых таковыми признал суд?

— Но если мать приняла веру…

— Но только они решают, правильно она это сделала или нет, — торжествующе закончила Гиттель.

Ребе откинулся в кресле.

— Не существует совершенного закона. Всегда бывают случаи, когда суд несправедлив к отдельным личностям, но общество терпимо относится к этому. Вот если исключений становится много и они превращаются в правило, тогда меняется закон или создаются поправки. Так случилось со смешанными браками. Но если бы не существовало группы фанатиков, которые ратуют за строгое исполнение закона о еврейском гражданстве, скажите, сколько бы времени Израиль оставался еврейским государством? И как скоро он бы стал космополитичным? И на каком основании это была бы независимая страна?

Джонатан отчаянно зевнул, и все внимание немедленно переключилось на него.

— Бедный ребенок, — сказала Гиттель, — мы его утомили своим разговором.

— Ему давно пора спать, — вмешалась Мириам. — Ну-ка, Джонатан, поцелуй папу, тетю Гиттель и Ури и скажи всем спокойной ночи.

Джонатан послушно выполнил просьбу и остановился перед Ури.

— Ты вечером уедешь? — печально спросил он.

— Ури переночует здесь, — сказала Мириам, — и если ты сейчас же пойдешь спать, то сможешь рано встать и пойти с ним в синагогу.

Позднее, когда взрослые решили удалиться на покой, Гиттель объявила, что ляжет на диване, чтобы Ури мог спать в комнате Джонатана. Он запротестовал, но мать настояла на своем. Мириам она объяснила:

— Пусть хоть одну ночь поспит с комфортом, да и Джонатану будет приятно утром увидеть его рядом.

Помогая Мириам стелить на диване, она спросила:

— Ваш друг Стедман уже вернулся в Америку?

— Нет, я уверена, что нет. Полагаю, перед отъездом он позвонит и попрощается.

— А что, его сын в опасности?

— Не знаю, — вздохнула Мириам. — Мы о нем беспокоимся. А от Дэна не было вестей с того вечера в «Царе Давиде». Наверное, он в Тель-Авиве, хлопочет в посольстве.

— Жаль, он хороший человек.

— Возможно, он зайдет к нам завтра для киддуша. Обычно он так делает.

— Тогда я, может, увижусь с ним и смогу помочь. Я многих здесь знаю.

Глава 48

Субботним утром Марти Дрекслер и Берт Рэймонд не случайно завернули

в гости к Дойчам: они знали, что ребе в синагоге, и хотели повидать его жену.

Та вышла открыть дверь.

— О, мистер Рэймонд и мистер Дрекслер! Ребе сейчас в синагоге.

— Да, мы так и думали. — Рэймонд выглядел разочарованным, но не уходил.

Наступила неловкая пауза, и чтобы ее заполнить, миссис Дойч спросила:

— Не хотите зайти? Что-то важное? — Она посторонилась. — Я как раз пью кофе, хотите присоединиться?

— Будем очень рады, миссис Дойч, — ответил Марти.

Она пригласила к столу и принесла чашки. Гости уселись и стали пить кофе и болтать, но от второй чашки отказались. Марти объяснил:

— Хороший кофе, но мне хватит одной чашки. Мы хотели увидеть ребе и спросить, согласен ли он на наше предложение. Он вам рассказывал?

— Да, упоминал, — спокойно ответила она.

— Думаю, вы заинтересованы не меньше него. Хотите остаться здесь, миссис Дойч? — спросил Рэймонд.

— Решение принимает Хьюго. — Она убрала чашки. — Вы ведь понимаете, мистер Рэймонд?

— Конечно, — кивнул Марти, — у нас в доме я принимаю решения, но жена дает мне советы. Думаю, так во всех семьях. И у вас, должно быть, ребе слушает и решает согласно вашим словам.

— Ну, в общем, да…

— То есть если вам эта идея не нравится и вы думаете, что ребе слишком стар, чтобы браться за новую работу, или же просто хотите вернуться во Флориду, тогда мы ломимся в открытую дверь, и чем раньше это станет ясно, тем быстрее можно будет строить новые планы.

— Лично мне здесь нравится, и Хьюго тоже. А слишком ли он стар — это решать вам и вашему совету. Я знаю, муж не считает себя старым, и я тоже его таким не считаю. Что до возвращения во Флориду, об этом он думает в последнюю очередь.

— Вот если бы вы сыграли на нашей стороне…

— Но я скажу вам, что его беспокоит, — продолжала она. — В самом ли деле здесь есть работа?

— Понимаю, — горячо согласился Рэймонд, — я объяснял ребе, что мы просим его остаться, так как работа есть.

— Послушайте, миссис Дойч, — порывисто вмешался Марти. — Позвольте, я все объясню. Когда ребе Смолл взял отпуск — именно взял, потому что его никто не предлагал, — работа буквально валялась на дороге. Если бы это произошло у меня в конторе, я бы нашел замену, прежде чем такой человек успел достать бутылку виски из стола. И я не считаю это жестоким: я поступаю справедливо. Я не против предоставить другому человеку возможность работы, так же как делаю это для себя. Но мои коллеги из правления считают, что с раввинами все иначе. Поэтому мы нанимаем временную замену, а именно — вашего мужа, а Смолл пока три месяца отдыхает. Но за это время от него не пришло ни весточки, ни слова, ни даже строчки: «Скоро увидимся». Я уж не говорю о том, что он мог бы прислать письмо с просьбой рассказать, что здесь творится. И теперь я начинаю думать о других людях, которые могли бы выполнять его работу.

— Вы ему написали?

— Нет, и если бы кто в правлении предложил это сделать, я бы встал во весь рост и закричал, что считаю унизительным для нас писать ему и умолять рассказать о своих планах.

— И вдобавок, миссис Дойч, — вставил Рэймонд, — пара наших людей была в Израиле, они встречались с ребе Смоллом и поняли так, что — хочу быть справедливым, — он не собирается возвращаться и даже хочет сменить профессию.

— Должна сказать, нам тоже кажется странным, что ребе Смолл нам не написал, — заметила миссис Дойч.