Ребенок на заказ, или Признания акушерки
Шрифт:
Из другой машины выскочил мужчина и побежал к ней, крича и неистово размахивая руками. Она заперла дверцу своей машины. Он, что, сумасшедший? Бешеный? Она не сразу поняла, что он ей говорил.
– У тебя фары не включены, идиотка! – кричал он. – Где твои дерьмовые фары?
Фары? Боже! Что с ней такое? Дрожащими руками она нащупала передний свет. Она увидела, как мужчина достал из кармана телефон. Он будет звонить в полицию. Спутанные мысли роились у нее в голове, но главная – она не хотела никому объяснять, что делала ночью в Райтсвиль-Бич.
Она
30
Тара
Уилмингтон, Северная Каролина 2010
С тех пор как умер Сэм, я не бывала в его офисе. Через несколько недель после его смерти Йен привез мне две коробки с его личными вещами. Лучше бы он не трудился! Пара темных очков, фотографии, моя и Грейс, в рамках и еще всякие мелочи. Лучше бы я их не видела. Сейчас мы с Эмерсон сидели у окна в его офисе, ожидая Йена. На столе Сэма все еще оставались монитор и клавиатура, но больше ничего не было. Кроме стола и стульев, в комнате стояли еще книжные шкафы во всю стену, заполненные юридической литературой, и еще три стеллажа, где хранились дела. Йен долго разбирался в них, стараясь определить, какие из дел, которые вел Сэм, требовали его внимания.
– Хотите выпить чего-нибудь холодненького? – спросил Йен, входя в офис. – Воды? Содовой? – В руках он держал официального вида папку, не толстую и не тонкую, потертую по углам.
– Нет, спасибо, – сказала я. Я знала, мы обе желали, чтобы он перешел к делу.
Йен сел в кресло у стола Сэма.
– Итак, – он взглянул на меня, как мне показалось, с извиняющимся выражением. – Ноэль продолжает нас удивлять.
– Йен, – нетерпеливо спросила Эмерсон, – что ты нашел?
Он взял в руки папку.
– Она лежала среди старых дел Сэма. На ней имя – Шарон Байертон. Явно выдуманное.
– Почему выдуманное? – спросила я.
– Я и сам так поступаю, – сказал Йен. – Если я работаю с клиентом, чью личность хочу защитить от кого-либо, кому это дело может попасть в руки, то даю ему вымышленное имя. Но когда я открыл эту папку… – Он покачал головой. На его лице отразилось недоверие, как будто он все еще не мог осмыслить то, что нашел внутри.
Когда он открыл папку, я увидела пачку плотной, кремового цвета бумаги, которой Сэм пользовался в официальных случаях.
– Вы помните так называемую «сельскую» работу Ноэль? – спросил Йен.
Мы кивнули.
– Она не занималась тогда акушерством, разве что практиковалась на себе самой.
– О чем ты говоришь? – спросила Эмерсон.
– Здесь
– А?.. – Слова застряли у меня в горле.
– Пять раз. Когда она уезжала заниматься своей «сельской работой», она на самом деле находилась в Эшвилле, или в Рали, или в Шарлотте, донашивая ребенка последние месяцы и потом передавая его биологическим родителям.
Я не могла произнести ни слова, и Эмерсон, кажется, тоже потеряла дар речи. Слишком трудно было все это понять.
– Как это? – Эмерсон взглянула на меня. – Как это? Зачем бы она это делала?
– О боже! – медленно проговорила я. – Ты уверен?
Йен наклонился и передал каждой из нас по контракту. Я перелистала страницы, полные юридического жаргона. Пустые места после слов «генетический отец» и «генетическая мать» были заполнены чужими именами. В пропуске, обозначенном «носитель эмбриона», стояло имя Ноэль.
– Кто эти люди? – спросила я Йена.
Он покачал головой.
– У меня нет никакой другой информации, кроме той, которая наличествует в этих контрактах. Контракты составлены умело, но это не типичные контракты, когда речь идет о суррогатном материнстве. Обычно суррогатные матери замужем и имеют детей, и муж тоже подписывает контракт. Здесь, конечно, этого нет. Она заключала каждый контракт перед оплодотворением в пробирке, чему я рад. Она тщательно ограждала себя. Или, как я полагаю, об этом заботился Сэм. В каждом случае родители оплачивали расходы, плюс пятнадцать тысяч долларов, что, я считаю, мало, но, видимо, Ноэль этим довольствовалась. У нее не было больших расходов.
– Мы брали с нее минимальную ренту, – глухим голосом сказала Эмерсон.
– Тут значатся обычные требования к суррогатной матери – не вмешиваться в воспитание ребенка, не пытаться утвердиться в родительских правах и…
– Когда она начала этим заниматься? – спросила Эмерсон.
– Первый контракт был подписан в апреле 1998 года. – Йен откашлялся и взглянул на контракты, лежавшие у него на коленях. Когда он снова заговорил, голос его звучал хрипло. – Обычно в таких контрактах включается оценка психического состояния суррогатной матери, но здесь этого нет, и я… – Голос у него оборвался, Йен опустил голову, потирая рукой подбородок, за стеклами очков поблескивала влага в его глазах. Мне стало жаль его. Я встала, подошла к нему и обняла.
– Она была не в себе, Йен, – сказала я. – С ней что-то было не так, и никто из нас не замечал этого.
– Я хочу поговорить с некоторыми из этих родителей, – произнесла Эмерсон. – По крайней мере, с последней парой. Могу я это сделать?
Йен поднял голову и сжал мою руку в жесте благодарности, снова овладевая собой.
– Я с ними свяжусь и узнаю, пойдут ли они на это, – сказал он.
Я стояла с ним рядом, все еще держа руку у него на плече. Слезы затуманили мне глаза. Я сожалела не о Ноэль, а о нем и понимала, что мое чувство к нему оказалось сильнее, чем я думала.