Ребро жестокости
Шрифт:
Он вышел к зданию университетской библиотеки снизу доверху покрытому цветными фресками эпических масштабов. В искусно уложенной мозаике «муралес» угадывались ацтекские мотивы, повествование в камне о культурном наследии и горькой истории легендарного народа. Пустой взгляд совиных глаз змееподобного Тлалока, бога грома и дождя, мирно уживался с двуглавым орлом вице-королевства Новой Испании, летящего с крестом и мечом, на фасаде. При этом забавная фигурка Тлалока, пожиравшего реальных человеческих детей во время жертвоприношений, казалась вполне сытой и умиротворённой. Фрески рассказывали о мрачных верованиях людей, постоянно живших как бы в преддверии конца света, мучительного хаоса, который мог нагрянуть по истечении каждых суток, обрушивая филигранную архитектуру космоса, поглощая с солнечным светом всю многоликость чуда земной жизни. Эти верования заставляли их добровольно ложиться под обсидиановый нож жреца, поить своей кровью ненасытных богов ради спасения
Он увидел Марьяху издалека, и какое-то время наблюдал за тем, как она неспешно идёт одна, погружённая в свои мысли, пока его глаза упивались ею. Он словно бы прирос к своему месту и смог встать и окликнуть её только когда понял, что через несколько мгновений она скроется в здании библиотеки, куда посторонним без читательского билета вход был запрещён. Она остановилась и улыбнулась так, словно ждала его появления.
И вот они шли рядом, бок о бок, и он не решался её обнять, чтобы не спугнуть невзначай эту израненную душу.
– Что тебе показать в Мехико? – спросила она.
– Я хотел бы увидеть тот город, в котором живёт Мария Хавьера Гутьерес. Пройти дорожками её любимых пеших прогулок, увидеть улицы её глазами.
– Пойдём, – она снова улыбнулась.
Оставив за спиной шумную авениду, с компактными маршрутными автобусами, деловитыми грузовичками и нервно маневрирующими такси, они постепенно углубились в лабиринты улочек тихих кварталов, прилегающих к кампусу, облюбованных и обжитых приезжими из других городов округа и соседних штатов ещё в семидесятые. В восьмидесятых здесь еженедельно бушевали драки «стенка на стенку» между молодёжью с разных улиц, но с тех пор утекло много воды, и теперь обуржуазившийся район считался одним из самых спокойных и безопасных в городе. Марьяхе нравилось гулять бесцельно, идти всегда необдуманно, в ту сторону, где ей казалось красивее или удобнее для того, чтобы пройти пешком. Так она постепенно вывела своего спутника в исторический центр района Койоакан, где безмятежная атмосфера была уже по-настоящему деревенской. Невысокие церквушки возвышались над добротными старинными особнячками, красными, жёлтыми и синими, а над тротуарами тихо шелестела листва субтропических деревьев и пальм. Пако послушно следовал за своей путеводительницей, смотрел на улицы её глазами и находил их очаровательными. У фонтана с парой скульптурных койотов в центре очередного парка он остановился. Авиабилет на завтрашний рейс в кармане словно бы жёг его кожу под тканью брюк. Времени терять было уже нельзя.
– Марьяха, – сказал он решительно. – Завтра я уезжаю за границу, но ненадолго. А когда я вернусь, я на тебе женюсь.
Марьяха беззвучно рассмеялась, взяла его под руку и повела дальше. Они вышли на небольшую уютную плазу, мощёную брусчаткой, с витыми зелёными скамеечками под высокими кедрами, на которых, казалось, дремали в этот час сиесты местные пенсионеры.
– Ты же понимаешь, что это невозможно, – сказала она счастливым голосом, словно бы нараспев. Звучало так, как всегда звучит женское «нет», когда ей больше всего хочется сказать «да».
– Нет, Марьяха, это возможно, и я уже думал об этом. Если надо, я поеду на площадь святого Петра в Риме, растолкаю всех, когда выйдет папа, пробьюсь к нему, поцелую его руку и попрошу его позволить мне жениться на моей кузине.
– Глупый, – Марьяха опять беззвучно рассмеялась, в этот раз ещё сильнее. – Зачем же для этого ехать в Рим? Это может быть у вас, гринго, нельзя жениться на кузинах, а у нас в Мексике можно.
Она смотрела на него смеющимися глазами, и это было самым неопровержимым симптомом поразительной перемены, случившейся с ней в тот день – до него её губам никак не удавалось сложиться в улыбку уже свыше пяти лет.
– Так значит ты согласна? – спросил Пако.
– Смотри, – сказала Марьяха, показывая на виллу василькового цвета, царственно раскинувшуюся на полквартала в окружении белеющих роз Сан-Хуана и невысоких каменных истуканов
– Кто это? – вежливо спросил Пако, с тревогой ожидавший её ответа на свой предыдущий вопрос. Ему была абсолютно безразлична история обитательницы этого дома, но он невольно слушал всё, о чём бы ни говорила Марьяха и в странном оцепенении забывал о собственных потребностях.
– Это была великая мексиканская художница, гордость нашего народа, нашей культуры. Она была женой другого великого художника, Диего Ривьеры, его фрески ты мог видеть в университетском кампусе, в частности, на стадионе.
– Они были кузенами? – спросил Пако опять заставив улыбнуться Марьяху.
– Я проголодалась, – сказала она.
Они вышли на открытый рынок, где шла довольно бойкая торговля с лотков. Здесь продавались цветы, целые гирлянды цветов, и фрукты, а от стоек с уличными жаровнями по улице разносились ароматные запахи кориандра, лука и кинзы. Пако купил пару ямайских патти – плоских пирожков с мясом из кукурузной и яичной муки с куркумой, наподобие чебуреков, но очень острых. Они шутили и смеялись, показывая друг другу, как сильно у них от этой еды горит во рту. Чтобы сбить это жжение Пако купил Марьяхе мороженое, а себе бутылку пива. Нагулявшись по улочкам Койоакана, они блаженно вытянули ноги на свободной скамейке перед старинной, колокольней из растрескавшегося камня. Пако собирался повторить свой вопрос, но Марьяха опять перебила его.
– Есть ещё одно место, где тебе нужно побывать, – серьёзно сказала она, смотря на него сбоку, откидывая со лба прядь волос. В её взгляде светилась неподдельная нежность.
Храм пресвятой Марии Гваделупской с его вытянутой конической крышей, увенчанной большим белым крестом, издалека походил на гигантский шатёр. У подножия холма Тепейяк, Пако с Марьяхой попали в нескончаемый людской поток. Всюду, куда ни поворачивался Пако, были лица, светившиеся высшей надеждой, благоговейные взгляды, устремлённые ввысь, руки, прижатые к сердцам. Паломники несли к алтарю цветы, вдоль тропы стоял нескончаемый, мерный гул коллективной молитвы – кто-то молился шёпотом, кто-то вполголоса, кто-то молча. Люди шли сюда со своей болью и немощью, с тревогой за пропавших без вести и похищенных родных, за тех, кого засосала воронка уличной преступности, чьи души были обречены на бойню, развязанную Молохом нарковойны, ежечасно пожинающего свою кровавую жатву по всей стране. Тысячи человек ползли к храму на коленях через вымощенную каменными плитами паперть. Все они понимали вер примерно так же как и Пако – как регулярную передачу наверх прошений об улучшении собственного благополучия в надежде на то, что милость сия минует соперников и соседей. Никто не понимал её как то, ради чего Спаситель так сильно хотел искупить нашу вину за содеянные грехи. Пако машинально вошёл в притвор вслед за Марьяхой, присел на левое колено, и, обмакнув пальцы правой руки в вазу со святой водой перекрестился. Ему невольно вспомнилось безоблачное детство, когда он ходил с мамой в церковь по воскресеньям. Он поднял глаза и увидел её – знаменитый образ Богоматери, заслонившей собой жестокое солнце ацтеков и принявшей смуглый облик типичной местной метиски, когда она впервые явилась сюда, чтобы спасти индейцев от принесённых испанцами чумы и холеры. Пако опустился на колени вслед за Марьяхой и начал молиться вместе с ней. Он просил пресвятую деву Марию оградить его от вражеских пуль и полицейских, и он также просил её направлять его руку, когда он сам будет разить своих врагов. Марьяха тихонько тронула его за плечо и показала глазами на правый неф, где в очередях к деревянным исповедальням стояли десятки прихожан. Пако согласно кивнул – он обещал Марьяхе, что сегодня исповедуется в этом храме, она считала, что это было совершенно необходимо для спасения его души.
– Приблизься к отцу нашему Господу с полной верой в сердце, ибо не желает он смерти грешника, а хочет его обращения и веры, – сказал епископ Херардо Монтеро, осеняя Пако знаком креста, когда он вошёл в кабинку. – Говори, сын мой, расскажи мне обо всех твоих грехах, которые ты совершил после твоей последней исповеди.
– Я убивал, отец, – бодро начал Пако. – Первый раз я избил человека в Лос-Анджелесе, потому что он был не из нашего района, я проломил ему голову обрезком арматуры, и он умер в больнице. Второй раз я убил человека, потому что мне нужна была от него информация. Мы пытали его с друзьями, и он тоже умер. В третий…
– Грехи твои тяжки, но, увы, не уникальны, таких как ты здесь проходит очень много, – с горечью ответил священник. – Каждый день читай молитву «Отче наш», хотя бы один раз, и по десять раз «Аве Мария», до праздника святой Пасхи. На Пасху снова приходи на исповедь.
– Погодите, святой отец, – сказал Пако, поняв, что священник уже собирается его благословить: с тех пор, как дон Херардо перевёлся в эту церковь из Тихуаны, он привык проводить исповедь в ускоренном режиме, чтобы справиться с огромным потоком кающихся.