Ребус. Расшифровка
Шрифт:
– Хватит жути нагонять-то, Саныч.
– Так мы кажем фильму?
– Какую? – не понял Ладонин. Он был занят предыдущей информацией.
– Карзоев фильм совместно с Ладога Корпорэйшн представляют новый блокбастер «Расшифровка Ребуса» со всеми вытекающими отсюда мозгами и последствиями, – объяснил Саныч.
В это время в дверь кабинета снова постучали. Не деликатно, как это делает секретарша Оля, а настойчиво. Ладонин открыл сам. В проеме двери стоял… Если по возрасту, то – парень. Но если по комплекции – это был огромных размеров культурист со спокойным и недовольным выражением лица. «Мама!» – про себя произнес Ладонин. Затем он взял себя в руки, так как понял, что таких киллеров не бывает. К тому же лицо парня показалось ему знакомым.
– Меня зовут Павел, – произнес он. – У вас закончилось совещание?
Из-за его могучей спины подпрыгивала и корчила непонятные гримасы Ольга.
– Чем могу быть полезен? – спросил Ладонин.
– Для
– Это что, наш новый водитель? – ошарашенно спросил Ладонин у Саныча.
– Я не ваш водитель, – ответил за Саныча Павел. – Я проходил мимо окон вашего офиса.
Тут наконец до Ладонина дошло.
– Ты что, Оль, очумела?!
– Вы же сами приказали! – Ольга нервно отошла от двери и заплакала.
– Проходите, пожалуйста, – пригласил Ладонин Павла. – Только не бейте!
– Да я никого никогда не бью, – Павел миролюбиво вошел в кабинет, осматриваясь.
– Понимаю – незачем, – сделал ему комплимент Ладонин.
– Я даже не знаю, как вам объяснить…
– А я уже понял… просто жду.
– Конечно!.. Извините меня, дурака, пожалуйста!
Через некоторое время вполне удовлетворенный Павел удалился с визиткой Ладонина. Дорогую бутылку коньяка он не взял. Пока они с Ладониным ворковали, Саныч из приемной дозвонился до приемной Карзоева. Когда Игорь вышел из кабинета, он увидел расшагивающего по коридору довольного Саныча с мобильником в руке.
– Все в порядке, дозвонился. Завтра утром лечу в Москву.
– Теперь я буду звать тебя Броз Тито, или по-доброму – Тит-Титыч, – сказал Ладонин.
Вечером, когда Ладонин ехал к себе в Репино, где его уже дожидалась Полина, по правой стороне Выборгского шоссе он приметил огромных размеров рекламный щит, с которого проезжающим улыбался всей своей мощью недавний культурист Паша.
– Бог миловал! – чуть не перекрестился Ладонин. – А вот если бы Оля его облила так году эдак в 1993-м!..
Игорь улыбнулся и ушел в воспоминания.
Глава пятая
Четверо против кардинала
Позиция филера должна быть по возможности закрыта, то есть чтобы филер не бросался в глаза наблюдаемому лицу. Для этого надо примениться к местности.
Со дня эпохального задержания в Питере иркутских стрелков, подстреливших местного депутата и подозревающихся в причастности еще к доброму десятку мокрух и мокрушек, минул ровно месяц. За это время в жизни арестованных никаких существенных изменений не произошло. Ростик и Гусь продолжали сидеть в «Крестах», причем Чекмарев вернулся в ту же самую камеру, из которой и вышел, в результате отгуляв на свободе не более двух суток. Соответственно, Россомаха и «разговорчивый наркоман» чалились тоже, правда, в ином заведении – в следственном изоляторе ФСБ. Первый удостоился подобной чести в силу тяжести предъявленных ему обвинений и «випости» вменяемых ему жертв, а для второго подключившиеся к теме «чекисты» создали особые условия содержания как для особо ценного свидетеля. Поговаривали, что эти самые «особые условия» включали в себя даже щадящий реабилитационный курс лечения наркозависимости, допускающий периодическое употребление легких наркотиков. Но, скорее всего, это было не более чем очередной журналистской уткой – дело о задержании «Банды иркутских убийц» не сходило с первых полос местных и столичных газет недели две, не меньше. Естественно, без упоминания той роли, которую при задержании преступников сыграли сотрудники ОПУ. Впрочем, к этому «наружке» было не привыкать.
У «грузчиков» «семь-три-пятого» экипажа жизнь протекала не в пример насыщенней и разнообразней. Правда, в первую очередь это касалось жизни личной, потому как с задержанием «иркутских» заданий на НН такого же уровня сложности и ответственности в отдел больше не поступало. Да и слава богу, что не поступало! Ноябрь – месяц сложный, депрессивный, и скакать по проходнякам, равно как гонять по уже тронутым первым ледком мостовым, не было ни сил, ни малейшего желания. Все вокруг было серо, промозгло и мрачно. Хотелось одного: забиться в салон оперативной машины, включить печку, раскрутить термос с горячим чаем и, глядя на подъезд или офис объекта, сидеть и бормотать под нос специальную мантру-оберег на невыход: «Харэ, Гриша. Харэ, Гриша. Сиди дома, не гуляй».
На семейном фронте Нестерова наступила полоса неопределенного затишья – супруги остались на ранее занятых позициях по разные стороны передовой и… наступила тишина! Тещины пули не свистели, снаряды жены не рвались, а бросать войска в новое наступление ни те, ни другие пока не решались. Не исключено, что сложившемуся перемирию отчасти поспособствовали щедрые финансовые вливания, инвестированные Нестеровым в общий семейный
В личной жизни Полины за этот месяц ничего кардинального не случилось. Разве что с летней резиденции Ладонина в Репино они с Игорем перебрались на его зимнюю квартиру на Каменном острове. К тому времени все в их отношениях сложилось как-то само собой, отчасти обыденно и, пожалуй, не слишком романтично, как это поначалу Полине представлялось. Впрочем, в обыкновенном житейском счастье этой самой романтики не так уж и много бывает. Да и, если честно, не очень-то ее Ольховской и хотелось. Время звенящей возвышенной поэзии закончилось – наступила пора тихой и добротной, но прозы. Краеугольным камнем в отношениях Ладонина и Ольховской стали взаимное уважение и… теплота. Такая, знаете, запоздалая чувственная теплота многое повидавших и многое переживших людей. А любовь? Наверное, была и она. Вот только именно такая, которая «без вздохов на скамейке и без прогулок при луне». Но, как говорил Ладонин, не будем по пустякам тревожить и произносить это слово, потому как любовь – материя «сокровенная».
Единственное, что омрачало нынешнее, почти беззаботное существование Полины, было неугасшее к ней чувство Паши Козырева. После того, как в определенный момент он вдруг четко осознал, что тот самый «теоретический поединок» между ним и Ладониным безоговорочно проигран, Козырев очень сильно изменился. Все внешнее, то, что раньше выставлялось напоказ и порой преподносилось с преувеличенно-драматическим оттенком, Паша загнал в глубь себя, и теперь его страдальческая любовь если и напоминала о себе окружающим (в первую очередь, конечно же, Полине), то только посредством глаз, которые вдруг сделались у него больными и тусклыми, как у побитой и брошенной хозяином собаки. Приезжая на работу, Ольховской каждый раз было ой как непросто встречаться взглядом с этими глазами. Умом она понимала, что единственным выходом в сложившейся ситуации может стать ее уход из экипажа, из отдела, наконец, из самой Системы. Словом, классическое «с глаз долой – из сердца вон». На этом, кстати, мягко настаивал и Ладонин, но он в данном случае руководствовался отнюдь не переживаниями о нынешнем психологическом состоянии Козырева. Как раз это занимало его в самой меньшей степени, ибо Игорь всегда считал, что в любой ситуации мужик в первую очередь должен оставаться мужиком. Ладонин хотел видеть в Полине женщину в понимании «хранительница очага», и хотя понимание это вовсе не является синонимом модного ныне мещанского титула «домохозяйка», Ольховская все никак не могла решиться столь круто изменить свою жизнь. И Ладонин, будучи человеком понимающим и терпеливым, так же, как в свое время и в случае с Антохой Гурьевым, ее не торопил.
А вот у Лямки, в отличие от друзей и коллег, не было времени на всякие подобные сентиментальные политесы и ковыряния в себе. Конечно, у него, как и у бригадира, равно как и у Паши с Полиной, все это время тоже болела голова. Но болела не о чем-то «абстрактно-непознаваемом», а о совершенно конкретных, земных вещах. Более того, болела она беспрерывно вот уже пятнадцатый день подряд, потому как ровно две недели назад произошло следующее.
В тот день Ирочка Гончарова, как всегда, пришла в отдел самая первая. Она по привычке включила чайник и затем минут десять внимательно рассматривала себя в зеркале. Несмотря на то, что в последнее время ела Ирина очень много и в охотку, вид у нее, по ее собственному убеждению, был болезненный: бледная кожа, круги под глазами, красные прожилки в белках глаз. За процессом самосозерцания ее и застала Инга Сафронова. Войдя в кабинет, старшая подруга сняла плащ, по перенятой у коллег-мужчин привычке хлопнула Иру чуть ниже поясницы и с наслаждением плюхнулась в кресло.