Ребята с улицы Никольской
Шрифт:
заводила Римма.
— Служба каждый день идет. Сторож свечи зажигает, Поп «Коробушку» поет, —подхватывали за Риммой подружки.
Эх, хороша была Римма! Красивое лицо разрумянилось, из-под платочка задорно выбивалась прядь черных волос. Я даже попытался сравнить ее с Гертой. Но сравнение,
Юрий Михеевич стоял за кулисами и с блаженной улыбкой, полузакрыв глаза, слушал Римму. Видимо, запевала нравилась не только мне, но и старому актеру. Когда хор на высоких нотах эффектно закончил веселые частушки, довольный Юрий Михеевич выскочил на сцену, крепко пожал всем девушкам руки, а Римму расцеловал в обе щеки.
…Когда я выбрался из суфлерской будки и, отряхивая с коленок пыль, заглянул в гримуборную, сияющий Юрий Михеевич принимал поздравления от присутствующих.
— Без режиссера мы бы ничего не сотворили, — убежденно говорил Леня.
— Стараюсь по мере сил, — скромно поклонился руководитель Студии революционного спектакля и повернулся ко мне: — А ты, Георгий, отправляйся домой, твоя благородная миссия окончена…
Как мне не хотелось уходить! Но слово старого актера было для студийцев железным законом, и я, простившись с товарищами, печально побрел в раздевалку.
В коридоре меня обогнал сутуловатый человек в широченном халате, на котором пестрели наклеенные почтовые марки и дореволюционные кредитные билеты. И маска, закрывавшая лицо ряженого, тоже была сделана из марок. Но, как ни искусно был сделан костюм, я сразу узнал, кто это.
Никольская улица хорошо знала молодого техника Черметова, страстного коллекционера. Чего только он не коллекционировал: марки, старинные деньги, винные и пивные бутылки с оригинальными этикетками, различные газеты и журналы, консервные банки с яркими наклейками и даже самовары. Баню на своем огороде техник приспособил под хранилище собранных сокровищ, а мы, мальчишки, таскали ему туда все, что ни находили, и Черметов с радостью принимал наши скромные дары.
— Добрый вечер, Тихон Петрович, — сказал, я технику безразличным тоном.
Но коллекционер испуганно замахал руками, дескать, молчи, не выдавай, и помчался дальше, оглядываясь в мою сторону. В конце коридора он наскочил на какого-то человека, замаскированного купцом, и у того с лица слетела маска.
Правда, «купец» ее моментально подхватил и надел, но я успел узнать управляющего концессией Альберта Яковлевича.
Присев в раздевалке на скамейку, я задумался. Что нужно французу на комсомольском рождестве? Непонятно. Кроме того, Альберт Яковлевич уезжал недавно в Москву. Значит, вернулся… и развлекается в клубе под маской. Но, может, я ошибся и в костюме купца другой человек?
Нет, нет, это — Альберт Яковлевич! Может, стоит подняться наверх, в зал, и рассказать о незваном госте Матвееву, Лене и Юрию Михеевичу? Пусть они задержат «купца» и выяснят, что его здесь интересует. Только управляющий концессией, прикрывшись иностранным
И я решил, нарушив приказ Юрия Михеевича, остаться и разведать все лично. Ведь сам же наш руководитель говорил, что за «охламоном управляющим», если мы увидим его около клуба, надо следить. А тут не около, а прямо в клубе!
Глеб изображает Мишку-Следопыта лишь на сцене, а я превращусь в следопыта на самом деле. Пусть попробует француз от меня скрыться!
Сейчас должны начаться танцы.
«Ясно, — продолжал рассуждать я, — публика соберется в зале. Стулья и скамейки оттуда уже повытаскивали. Юрий Михеевич — страстный любитель танцев. Значит, будет все время там… А я проникну на сцену, найду в занавесе дырочку и прослежу за французом…»
Через гримерную я пробрался к занавесу, пальто и шапку спрятал в суфлерской будке.
У самой сцены сидел чубатый Ромка-гармонист и перебирал свою трехрядку. Рядом с ним, ежеминутно поправляя голубой бант, стоял Юрий Михеевич. Альберта Яковлевича я обнаружил в правом углу зала, где проходила антирелигиозная книжная лотерея. Найти его можно было сразу по купеческой борчатке.
«Жарко, наверно, управляющему, — посмеивался я про себя. — Не мог полегче маскарадный наряд изобрести?»
— Приготовимся, Рома, — распорядился Юрий Михеевич.
Ромка-гармонист кивнул головой. Старый актер захлопал в ладоши:
— Товарищи! Открываем танцевальную программу! — И, подойдя к Римме Хапугиной, галантно поклонившись, объявил громко: — Товарищи кавалеры, приглашайте товарищей дам! Рома, прошу польку «Бабочку».
— Есть «Бабочка»! — кивнул гармонист и растянул бордовые мехи трехрядки.
Из своего укрытия я с восторгом наблюдал за танцующим залом. И вдруг с испугом вспомнил, что из-за всех этих плясок забыл про Альберта Яковлевича.
К счастью, управляющий концессией никуда не скрылся, а стоял неподалеку от сцены.
— Ух! — облегченно вздохнул я, вытирая со лба пот, и вдруг заметил, что француз, продолжая аплодировать, начал осторожно продвигаться в мою сторону. Неожиданно легко он вскочил на просцениум и быстро юркнул за занавес. Никто не обратил внимания на странную выходку «купца».
«Мама!» — чуть не заорал я, но сдержался.
Электричество на сцене не горело, и из зала через черный занавес свет не проникал, поэтому француз меня не видел. Не видел теперь его и я: он прятался где-то с левой стороны, а я стоял с правой. Что мне делать, я не знал.
Где-то совсем рядом, в темноте, послышалось осторожное покашливание. У меня замерло сердце: ведь и я могу закашлять или чихнуть… Управляющий концессией поймет, что он здесь не один и как ни в чем не бывало вернется в зал.
Стараясь не делать лишних движений, я тихонько спустился в суфлерскую будку, где уже лежало мое пальто. Мне было непонятно, почему Альберту Яковлевичу понадобилось проникать на сцену из зала: ведь сюда можно было пробраться через гримерную комнату и кулисы. Но, как я узнал потом, Григорий Ефимович повесил там замок.