Ребята Скобского дворца (Военная проза)
Шрифт:
На корточках, поджав под себя ноги, вместе с Фроськой сидели Цветок, Копейка и с нескрываемой гордостью смотрели на Царя. Был он хоть и мрачен, но спокоен.
— Как же ты теперь, Царь? А-а? — интересовался Копейка, не сводя со своего друга преданных глаз. Предложи ему Царь вместе бродяжничать, Копейка не задумываясь ушел бы с ним.
— Не пропаду, — беспечно отвечал Типка. В присутствии Фроськи он снова чувствовал себя Царем.
— Жить тебе здесь нельзя, — предостерегали его скобари, видевшие утром полицейских на дворе.
— Будут тебя ловить...
—
— Поеду в Казань. Там у меня двоюродный брат сапожничает, — наконец сообщил Типка, вспомнив про своего дальнего родственника, которого он никогда в глаза не видел, но неоднократно слышал о нем от Иванихи. Сказав о Казани, Царь заметно повеселел. Где точно находилась неведомая Казань, он и сам еще толком не знал. Не знал никто и из скобарей. Но все восприняли слова Типки как непреклонное решение и задумались.
— На поезде придется ехать, — первая нарушила молчание Фроська.
— Ясное дело, не пешком же, — отозвался Копейка, обрадовавшись решению Царя.
— До Казани, наверное, тыща верст, не меньше, — добавил Цветок.
Все согласились.
Каждый из присутствовавших мысленно представил себе эту «тыщу» верст и еще больше проникся уважением к своему вожаку, которому предстояло в ближайшие дни одному одолеть такое огромное расстояние, и притом без единого гроша в кармане. Первым практически подошел к делу Серега Копейка. Он был торговый человек, имел самостоятельный заработок от продажи газет и знал, что нужно.
— Возьми, хмырь, у меня три рубля, — предложил он. — Чайник мне должен. Стребую с него немедленно и тебе отдам.
— Так Чайник тебе сразу и раскошелится, — скептически отозвался Цветок, с явным огорчением вспоминая свой нелепый разговор про щербатый пятак. — У него, жилы, оторванной подметки не выпросишь.
Все сразу зашумели.
— Пускай только попробует не отдать! — немедленно загорелась Фроська.
Хмурый Царь, благодарно посматривая на своих друзей, хранил гордое молчание. Скобари уже не спрашивали его совета. Каждый хотел чем-нибудь помочь Царю.
Дежуривший внизу у флигеля прачечной часовой, зорко охранявший новую резиденцию Царя, с опаской поглядывал по сторонам. Слишком шумно вели себя скобари на чердаке. Поэтому часовой очень обрадовался, когда из слухового окна поспешно полезли по водосточной трубе друзья Царя.
Инициативой по-прежнему владел Серега Копейка. Сорвав с головы Цветка картуз, он торжественно и бережно положил его замасленным верхом на камень. Немного помедлив, Копейка разыскал в многочисленных карманах жилетки свой счастливый щербатый медный пятак, бросил в картуз и выжидающе оглянулся. Примеру Копейки последовал Цветок.
Возле флигеля прачечной рядом с лежавшим на камне картузом остался часовой. Копейка с Фроськой немедленно отправились к чайной «Огонек» разыскивать Ванюшку Чайника. Цветок пошел по двору.
То там, то тут собирались
Ванюшка, Копейка и Фроська втроем стояли у подъезда и яростно пропирались. Шел неприятный для Ванюшки разговор о деньгах.
— Отдавай! — Копейка наступал на Ванюшку.
— Подождешь! Чего пристал? — сердился Ванюшка. — Будут деньги, отдам.
— Неси сейчас же! — неумолимо требовала и Фроська, буравя Ванюшку злыми, еще более почерневшими глазами.
Ванюшка бледнел и краснел, чувствуя угрызения совести. Фроська и Копейка не стали скрывать, что деньги предназначались Царю. Где находился Царь, по-прежнему оставалось для Ванюшки тайной. Но то, что он убежал из-под стражи и собирался теперь уходить в изгнание, Ванюшка понял сразу.
Как мог, Ванюшка хитрил, изворачивался. Глухое отчаяние все более овладевало им. Чувствовал он себя кругом виноватым.
— Ежели ты только сейчас не отдашь!.. — грозно наступал на него Копейка.
— Попробуй не отдай! — предупреждала и Фроська, глядя на него тигром.
Фроська видела, что Ванюшка от волнения тяжело дышит. «Значит, не потерял еще совесть», — думала она и еще решительнее подступала к Ванюшке, не давая ему передышки.
И Ванюшка сдался.
— Принесу, — пообещал он, меняясь в лице, и поплелся обратно на кухню чайной.
Фроська и Копейка остались дожидаться у подъезда. Ванюшка задыхался. У него был один-единственный выход.
«Возьму», — лихорадочно думал он, стараясь побороть нахлынувшее отчаяние. «Никто не заметит», — подбадривал он себя, решаясь на отчаянный шаг.
Раньше за буфет Ванюшка заходил смело, без какой-либо задней мысли. Теперь пробирался за стеклянную стойку буфета медленно и осторожно, трусливо озираясь по сторонам. Но окружающим не было никакого дела до Ванюшки.
Посетители, как обычно, шумели за столиками. Новая судомойка, молоденькая деревенская девушка, усердно звенела над лоханью посудой и ножами. Мать Ванюшки отпускала обеды половым. Дед неторопливо и важно прохаживался за буфетом, беседуя с кем-то из посетителей.
Взглянув в окно, Ванюшка снова увидел Фроську. Она стояла у подъезда, словно солдат на часах. А Ванюшка вертелся за буфетом, косился на серебряные монеты и медяки, лежавшие в ящике кассы в своих гнездах, на скомканные кредитки и, обливаясь холодным потом, терпеливо ждал. Дождавшись, когда дед отлучился из кухни, а мать разговаривала с Любкой, Ванюшка решительно запустил руку в деревянный ящик кассы. Вытащив из заднего отделения зелененькую трехрублевую ассигнацию, смял и сунул в карман. Мельком взглянув на мать, он еще более побелел. Широко раскрытыми глазами смотрела она на него и, очевидно, все видела.