Рецепт на тот свет
Шрифт:
Глава восьмая
За двумя зайцами
Бальзамную фабрику покойный Лелюхин выстроил на славу — и даже крыши двух домов, ее составлявших, были черепичные. Текуса привела Демьяна с Маликульмульком к длинному высокому забору, показала, с которой стороны избы работников, где улица, как можно подъехать к фабрике на санях.
Доски забора были приколочены плотно, однако Текуса знала, где есть глазок. Туда заглянули все поочередно — и увидели, что в одном из зданий фабрики горит свет.
— А что я говорила? Он, висельник,
— Так это, может, еще заполночь будет, — проворчал Маликульмульк, имея в виду, что не философское это дело — ночью ходить дозором вокруг бальзамной фабрики, да еще по глубокому снегу.
— Может, и заполночь, — согласился Демьян. — Так ведь иначе не узнаете, куда Щербатый тайно продает бальзам.
— Коли в крепость или в предместья, то сани могут по реке подойти, там есть место, где бабы к воде спускаются, калитка и у свай — мостки малые. Могу показать, — предложила Текуса.
Маликульмульк вздохнул — не хотел он нигде бродить, а хотел обратно к миске с серыми щами. Однако нужно было разобраться наконец в склоке между Лелюхиным и аптекарями. Даже коли доказать, что аптекари воспользовались арестом купца и разграбили фабрику при пособничестве Щербатого, — уже какой ни есть козырь в голицынских руках.
Пошли вдоль забора искать спуск к воде и мостки у свай. Отыскали, едва не свалившись на лед. Поглядели. Демьян Пугач даже хотел выйти на те мостки — Текуса не пустила.
— Тихо ты, нехристь… — приказала она. — Замри… Сани…
И точно — от Московского форштадта вниз по Двине катили небольшие санки. Они миновали Клюверсхольм, пронеслись вдоль Кипенхольма и пропали во мраке.
— Вот ведь собрался кто-то на ночь глядя в Усть-Двинск, — засмеялся Демьян. — Не иначе, к зазнобе! Славно-то как!
Засмеялась и Текуса — удивительно нежным смехом. Эти двое, сами — счастливые, благословляли чье-то краденое счастье. А Маликульмульк вздохнул — радостно, должно быть, лететь этак зимней ночкой к милой своей душеньке, да только не всем дано. И даже коли остановились бы сейчас тут нарядные санки, коли сказал бы бойкий кучер: «За вами, барин, послано, уж так ждут!» — все кончилось бы именно вздохом и взмахом руки: езжай, мол, братец, не судьба…
— А коли не тут — то где могут вынести бальзам? — спросил он.
— Где большие ворота — там вряд ли… — Текуса задумалась. — На мысу разве, где заколоченные избы? Там тоже калитка есть. Можно подогнать санки по Зунде, и по Зунде уйти, никто не заметит. Или, наоборот, выбраться там же на берег — и к Агенсбергу. Это коли бальзам в Митаву повезут.
— А коли в Ригу?
— Тогда — берегом, берегом, до Газенхольма, а там — к Московскому форштадту, — ответил Демьян. — Сдается мне, что нам надобно разделиться. Двое тут останутся, один к мысу пойдет.
— Вот ты и пойдешь, — решила Текуса, — а мы с добрым барином останемся. Встанем к забору, я буду в дырку поглядывать…
— А чего поглядывать? Вот тут стойте. Как сани подкатят к мосткам, так, стало
— А вот как ты вздумал выслеживать этих воров потом?
— А Господь надоумит. Ежели что — знак прежний.
— Ступай с Богом, — Текуса перекрестила дружка.
Они остались вдвоем и стояли над рекой. Напротив смутно виднелись острые шпили рижских церквей со знаменитыми петухами. На маленьких бастионах, что глядели на реку, мелькали огоньки — шла смена караулов. Некоторые замковые окна также светились, и Маликульмульк позавидовал тем, кто сейчас за этими окнами сидит в теплых комнатах, читает книжки, лакомится, играет в карты.
И тоскливая мысль заныла, засверлила — да какой же бес занес его в этот немецкий город? Как вышло, что он, человек комнатный, кабинетный, поздним вечером торчит на каком-то Богом забытом острове по колено в снегу? А голова полна каких-то нелепых склок и интриг, от которых ему самому — ни малейшей пользы? Ему нужна лишь одна интрига — та, что в комедии «Пирог», вот ее выписать, расцветить шутками и двусмысленностями, но не грубыми, а занятными… и как было бы славно сейчас сидеть в углу гостиной, проходить с Тараторкой ее роль!
И воображаемая Тараторка тихо ахнула.
И как не ахнуть — горничная Даша, чью роль она играла в комедии «Пирог», заглянула в этот самый пирог — и обнаружила, что всю начинку оттуда она с лакеем Ванькой вытащила. Начинка была вкусна — отлично зажаренная дичь, и остановиться эта парочка не сумела.
Тут же к Даше присоединился Ванька, уже наделенный голосом и повадками Демьяна.
— Ну, брат, Даша, да в пироге-то хоть сад сади, — растерянно сказал он. — Чистехонько. Что это мы наделали?
— Уж я и сама заметила, да что делать? — тут Даше-Тараторке надо бы с надеждой поглядеть на Ваньку. Даже, может быть, ухватить его за рукав.
— Эй, эй, беды! — воскликнул Ванька-Демьян, отстраняясь. — Вот как мы с тобой заговорились! Ну не миновать мне палок. Воля твоя, Даша, я скажу, что и ты тут же виновата.
Да, точно, точно, эти голубки должны непременно поссориться над разоренным пирогом. Только что ворковали — и вдруг лезут в драку, вот что! Именно этим завершится сцена, это будет смешно и зацепит любого зрителя — он с нетерпением станет ждать, что из проказы получится.
Тараторка должна закричать…
— Куды умен! — неожиданно завопит она, словно базарная торговка. — Разве спине твоей будет легче, коли мне пощечины достанутся? Лучше постарайся как-нибудь вывернуться!
А Демьян должен заскулить — и этот скулеж вдруг отчетливо зазвучал в Маликульмульковой голове:
— Вывернуться, вывернуться! Да разве туда сена набить, что ли? О, проклятая жадность! Дурак я, что тебя послушал! Даша, ты меня, как Ева Адама, соблазнила!
— Ну, да кто виноват? — огрызнется Тараторка. — Ведь ты хотел съесть одну ножку, а вместо того жрал за десятерых.