Рецепт на тот свет
Шрифт:
— Заплачу, — сказал он, когда Текуса уж в четвертый раз перечислила свои убытки. — Но ты ведь, голубушка, я чай, всех здешних сторожей знаешь. Пойдем да и расспросим, не попадалась ли им меж амбаров эта самая Берениха.
— Да еще простыню порвал! — воскликнула Текуса. — Холст-то уцелел, я смотала, а в простыне — прореха!
— Да чтоб я еще когда тебя кинулся отбивать! Да лопни мои глаза! Хоть бы тебя и вовсе на льду разложили! — отвечал Демьян.
— Да чтоб я тебя когда в свою избу впустила!
Видя, что ссоре конца-края не предвидится,
Маликульмульк, обеспокоившись, повернулся.
Они стояли в обнимку и целовались.
Будь ты хоть какой философ, но в тридцать три года самому положено целоваться зимней ночью с сумасбродной подругой, а не наблюдать, как это делают другие. Поэтому Маликульмульк отвернулся и ждал довольно долго.
Было время обдумать положение…
— Ну что, разыграли мы с вами пословицу о двух зайцах? — спросил он, когда Демьян с Текусой, несколько смущенные, подошли и встали перед ним, повесив буйны головы. — За двумя погнались — ни одного не поймали?
— Так старуха-то — не заяц! Надо пойти поспрошать сторожей! — воскликнул Демьян. — Что ж мы сразу не догадались? Идем, Текуса Васильевна, тут все сторожа — твои кумовья!
И шарахнулся, потому что за такой комплимент полагалась ему от любовницы хорошая оплеуха. Маликульмульк знал и эту поговорку: какая кума под кумом не была? Но знал он также, что говорить женщинам правду — дело опасное. Вон покойной государыне сколько правды на журнальных страницах наговорил? И то еще — долго терпела, пока не поставила свою точку в споре Порока с Обличителем. И теперь, годы спустя, как посмотришь на те дела, так и задумаешься: кто в этом мире прав, кто виноват? В двадцать лет все ясно и понятно, в тридцать приходит задумчивость и рождается вопрос к Богу: Господи, если из моих затей ничего не вышло, то ведь Ты мне этим что-то желал сказать?
Сторожа были опрошены, но Берениху никто не заметил. Старая ведьма, выйдя на берег, как сквозь землю провалилась.
— Ах она воровка! Ах, подлая тварь! — Текуса никак не могла успокоиться и такими титулами навеличивала Берениху — той, поди, громко и долго икалось.
Маликульмульк молчал. Он был в том смутном состоянии, когда минул час отхода ко сну, и желание спать, обострившись до предела и не осуществившись, вдруг куда-то подевалось.
В сущности, никакая погоня не нужна, думал он, довольно знать, что у Лелюхина воруют бальзам целыми бочатами. Завтра же — сегодня! — следует обыскать ту аптеку, бальзам из которой более всех похож был на лелюхинский! И, вызвав Шульца-Шуазеля, окончательно убедиться…
Когда явится, что один из аптекарей не сам готовил бальзам Кунце, а продавал ворованный, образуется скандал. И это хорошо — князь получит законную возможность вступиться за русского купца. Тогда и подброшенная отрава получит объяснение — хитрый аптекарь желал задешево купить фабрику, где все уже налажено. Он знал, этот рижский жулик, чем отравлен бедный Илиш, но
Это дело, по крайней мере, немного прояснилось. Но вот кто боялся, что Илиш разболтает старинные тайны, было решительно непонятно. Да и странно, что человек погиб из-за бальзамного рецепта. Ну, дал кто-то кому-то взятку, чтобы бутылка попала на стол к государыне и удостоилась похвалы, сейчас-то что из-за такой ерунды суетиться? Мало ли взяток каждый день дают и берут в Российской империи? Тут с сегодняшними и вчерашними дай Бог разобраться, а не то что со взяткой почти сорокалетней давности!
— Ваше превосходительство, коли в нас нужды более нет, так мы пойдем, — сказал Демьян. — Вот ведь, хотели услужить…
— Не беспокойся, братец, вы мне изрядно услужили, — ответил Маликульмульк. — И еще, Бог даст, будут случаи.
Демьян с Текусой, поклонившись, направились к реке. Маликульмульк прошел немного за ними следом и видел, как они бредут по льду к Клюверсхольму, помогая друг дружке.
Сам он еще не решил, куда податься, в замок или в свое жилище на Большой Песочной. Замок — ближе, но туда не сразу пустят, а спать придется не раздеваясь, в гостиной на диване. Жилище — дальше, и там можно наконец раздеться, а ключ у него есть свой и вход — отдельный…
Маликульмульк вышел на Мельничную улицу и зашагал, считая шаги. Вышло от того места, где он начал счет, две тысячи триста шесть шагов — добрых полторы версты!
Прелестный моцион, сказал себе Маликульмульк, отворяя дверь; то самое, чего требовала вечность назад богиня Ночь, опустившись на золоченом полумесяце в окошко: как стемнеет, одевайся и ступай на поиски приключений, своих и чужих!
Вот оно и сбылось.
Глава девятая
Фрау в красном шлафроке
Голицын выслушал донесение и рассмеялся.
— Одно ты не учел, братец. Сегодня делать в аптеке обыск нельзя. Посуди сам — тот, кто вез ворованный бальзам, обеспокоен — баба какая-то пыталась сани остановить, мужик какой-то в простыне ей на помощь пришел. Вор, я так полагаю, с перепугу завез эти бочата подальше — и они даже не в Московском форштадте, а в каком-нибудь Кеньгерагге. Тут нужно чуток выждать, а пока… погоди, куда ж я бумажку задевал…
Князь открыл ящик стола и покопался в нем.
— Вот! Радуйся! Вот вся наша дегустация!
Это были те записи, что он делал, когда Шульц-Шуазель пробовал бальзамы.
— Мы вытащим Лелюхина! — уверенно сказал Голицын. — Вот — читай! Более всего на его «кунцевский» похож бальзам из аптеки Лебедя! Ею и надобно заняться.
— Я сперва в канцелярию, — начал было Маликульмульк.
— Подождет канцелярия! Там Сергеев есть, сам с письмами разберется. А ты, братец, ступай к княгине, пусть в тебя кофею кофейник вольет, взбодришься — и к своим разлюбезным аптекарям!