Река Гераклита
Шрифт:
На горизонте — гроздь небоскребов центра…
Вокзал с семафорами, водокачками, перроном, киосками…
Приехали, отыграли концерты и снова в путь. Только меняются таблички на вагоне: только что была — «Лос-Анджелес — Атланта» и вот уже «Атланта — Филадельфия». Поезд трогается, а с ним и вагон, «окутанный» музыкой, что крайне волнует зевак, но спущенные шторки не дают заглянуть внутрь…
И снова бензозаправочные, сосисочные, бары, шины, автомобили, бюстгальтеры, сигареты, теннисные мячи…
Табличка
Бензозаправочные, сосисочные, бары, шины, автомобили, бюстгальтеры.
Табличка меняется: «Бостон — Питтсбург»…
Бензозаправочные, сосисочные, бары, шины, бюстгальтеры…
Страшный Наташин крик оборвал музыку ее мужа.
Рахманинов кинулся к жене.
— Прости, — сказала Наташа, — я, верно, заснула… Мне показалось, что мы кружимся на одном месте: заправочные, сосисочные, бары, шины, лифчики, теннисные мячи… Мне почему-то стало страшно…
Рахманинов произнес печально:
— Выхода нет. Чтобы вновь осесть, мы должны накрутить тысячи и тысячи километров…
В безостановочной гонке минуло десятилетие. Недолгий отдых они проводили в Швейцарии. Сергей Васильевич подыскивал место для будущего дома. А пока они снимали дачу на берегу озера.
Рахманинов вернулся после очередного поиска к самому обеду. При всей своей пресловутой сдержанности он был радостно возбужден.
— Кажется, я нашел, что нужно. На взгорке… Прекрасный вид. Кругом вода. Правда, говорят, место дождливое. А разве в Ивановке не шли все время дожди?
— Если это окажется единственным сходством… — начала Наталия Александровна.
— Сходства нет никакого. Даже дожди будут другие: короткие, теплые, сразу просыхающие. Не то, что наши милые затяжные, безнадежные ивановские потоки, от которых хляби на все лето. Короче: я дал задаток. Построимся быстро.
— Я вижу, тебя не перестало тянуть к земле.
— Разве это земля? Сплошной камень. Помнишь нашу тамбовскую землицу? Как пахла!.. Ну, ничего, цветники разобьем на привозной земле.
— Mittagessen, bitte schon! — пригласила служанка.
Рахманиновы прошли в столовую.
— Боюсь, что наши девочки не будут в восторге от твоего приобретения, — заметила Наталия Александровна.
— Почему? У нас будет теннисный корт, купальня, моторная лодка. Я не позволю им скучать.
— Наши парижаночки привыкли веселиться по-другому.
Рахманинов отодвинул тарелку с супом.
— Тебе не нравится суп с клецками?
— Суп как суп. Просто я не успел проголодаться. Наш дом будет называться Сенар — Се-ргей — На-таша — Р-ахманиновы.
— Ты верил, что успех придет к тебе так быстро?
— Успех?.. Ты хочешь сказать, деньги. Ведь я нужен им только как пианист. Рахманинов-композитор их мало интересует. Рахманинов-дирижер — умер.
Служанка подала второе: мясное блюдо с овощным гарниром.
— Неужели спрос рождает предложение? Я совсем ничего не пишу.
— Музыка придет. Это период акклиматизации.
— Откуда она возьмется? Из вони бензозаправочных, ритмов джаза, белозубого искусственного смеха, размашистых объятий и ледяного холода?
Рахманинов отодвинул тарелку.
— Не понимаю вкуса мокрого мяса. Французский способ жарить вырезку явно не по мне.
— Прежняя кухарка у нас была немка. Ты говорил, что она все готовит из тушеной капусты, даже мороженое. И что дом, рояль и твои мысли пропахли тушеной капустой. Может, выпишем повара китайца?
— Прости, Наташа! Я вообще не должен говорить об этом. Из меня выветрились остатки хорошего воспитания. Я уже интригую против кухарок. Может, это тоже издержки акклиматизации? А когда она пройдет? — спросил Рахманинов неожиданно жалким голосом.
— Пройдет… Если не станет ностальгией.
— Это исключается. Ивановки больше не существует.
— Ты ошибаешься. Ивановка есть, только это уже другая Ивановка.
— Нашей Ивановкой станет Сенар.
— Не обольщайся, мой друг. Никакое место на свете не станет для тебя Ивановкой.
— Это страшно…
— Зато мы снова богаты.
— Ехать в пустоту, в никуда, — мимо ее слов говорил Рахманинов. — Опять начинать сначала. Я уже не в том возрасте. В третий раз мне не подняться… — припухшие глаза вдруг молодо взблеснули. — А что, если на все плюнуть!..
— На дочерей, чья жизнь — здесь, — подхватила Наталия Александровна. — На контракты и неустойку…
— Неустойка — да… — погас Рахманинов.
— Хочешь мороженого?
— Да разве это мороженое?.. Помнишь, какое мороженое мы крутили в Ивановке? Сливочное, шоколадное, с орехами, с цукатами, лимонное… — Он круто оборвал, подметив насмешливый огонек в глазах жены. — Боже мой, какое тут небо! И ветви пиний подчеркивают его синеву. Поистине небо рая… — Он глубоко вздохнул, еще раз посмотрел на чужую синеву чужого неба и глухо добавил: — Если это рай, то я хотел бы очутиться в аду.
— Знаешь, Сереженька, я все боюсь, что ты перерабатываешь. Но похоже, любая работа тебе полезнее, чем такой отдых. Беспрерывное расчесывание болячек, самоедство, не знаю, как уж сказать…
— Прости, Наташа, я утратил самоконтроль. Это безобразно. Такой день, и легкий бриз с озера, и сколько веселых туристов!.. Ты заметила, что зажиточные англичанки в старости превращаются в лошадей? Они не говорят, а ржут. У них огромная голова, желтые резцы, и мне хочется дать им сена. А каждая старая немка — смесь Брунгильды с гигантской черепахой.