Рекламщик в ссылке для нечисти
Шрифт:
И поскрёб в затылке. Было видно, ему неловко.
Василий оставил работу — какая уж тут работа? — нашёл кружки и принял внимательный вид.
— Вишь ты, — сказал Тихомир, не поднимая глаз от столешницы, — как оно так-то, да... Вот.
Василий согласился.
— Я с Борисом дружбу водил, а Рада с жёнкой его, — продолжил староста. — Мы будто братья, они будто сёстры. Детишек, думали, обженим, ежели народятся сын да дочь... Счастливое было времечко, да недолгое.
Он разлил медовуху по кружкам, сделал глоток и сказал:
—
Тихомир допил и стукнул кружкой о стол, глядя перед собой.
— А выходит, Радушка-то моя права была, — сказал он негромко. — И до последнего дружбы не предала, хотя Всеслава так-то с нею себя повела, что иная бы и не простила. А я-то хорош друг, а? Сказали отступиться, я и отступился. Верно Борис меня погнал...
Развернувшись к Василию, староста поглядел прямо в душу и спросил:
— А ведь Ярогнева не сама пришла в няньки наниматься, как думаешь? Такие-то, как она, без просьбы в чужие дела не лезут. И Рада всё заговаривала со мною о подменыше, всё заговаривала, аж до крика у нас доходило. Она ведь, выходит, помощи моей искала, а, Вася? С бабкою они заодно действовали?
Василий пожал плечами.
— Ты бы у Ярогневы и спросил, — осторожно ответил он.
— Да нешто она сознается, ведьма старая!
— Ну а вот, допустим, ты бы узнал, что они заодно, — продолжил пытать Василий. — И что тогда?
— Что? Бабке бы шею свернул!
— Э-э, за что?
— Дак а чё она мне правду-то не сказала? Уж теперь-то могла бы, а ежели молчит, значит, и её вина, что Рада водяницею стала! — убеждённо сказал Тихомир и хлопнул по столешнице ладонью.
Василий вздохнул и задумался.
— А ты, когда жена ушла, не искал её? — спросил он затем. — Ну, тебя же не сразу в ссылку отправили, время было. Не ходил на берег, не пробовал поговорить?
— Как же! — обиделся староста. — Ходил, и звал, да почитай что жил на берегу, токмо не вышла она!
— Хм, а это... А что ты, например, говорил? Какими словами звал?
— Какими-какими! — Тихомир заметно смутился и отвёл взгляд. — Ну, какими жену зовут, ежели она от мужа сбежала...
Василий молча ждал. Староста ещё налил себе, выпил, утёр усы и сознался:
— Ну... «Выходи, паскуда», орал. Марьяшку притаскивал, в воду толкал, кричал, пущай она и её забирает, чего на меня-то бросила! Горло надрываю, Марьяшка ревёт. Это ж и вовсе сердца должно не быть, чтоб не откликнуться!
Василий молчал, только смотрел.
— Ну, чё уставился? — прикрикнул на него Тихомир. — В чём я неправ, а как ещё-то надобно?
— Ну да, действительно, — сказал Василий. — Как ещё? Может, попробовать
— Да чё ты понять-то можешь! — заорал староста, поднимаясь. — Ишь, сопля, ни жены, ни детей, поучать меня будет!
— Ещё скажи, что я неправ, — упрямо продолжил Василий. — Ты же и сам понимаешь, почему она к тебе не вышла. Если ты, к примеру, случайно узнаешь, где её искать, что ты сделаешь?
— Что? Да за косы её из воды выволоку да дурь-то эту русалью из неё выбью!
— А, ну отлично. Ты вообще нормальный?
— А чё? — заревел Тихомир, надвигаясь на него. — Она мне женою быть клялась, не покидать, и покинула! Я в своём праве!
— Ясно тогда, почему бабка тебе... — запальчиво начал Василий, понял, что едва не проговорился, и исправился: — В общем, никто тебе ничего не скажет, даже если узнает, пока ты не поумнеешь. Да хотя бы подумай, если она водяница, с ней вообще так можно? Или ты думаешь, она после такого опять человеком станет?
— Да нешто я знаю, — убито сказал староста.
Всего мгновение назад Василию казалось, Тихомир набросится на него с кулаками, но нет, он сдулся, как проколотая шина.
— Я ж её, любушку мою, и пальцем никогда... Разве ж я мог бы так-то?
И тут же добавил, опять горячась:
— А, может, и стоило бы!
Дальше особого разговора у них не вышло. Тихомир сказал, что Василий ничего не понимает и не поймёт, и лучше бы он толковал с Добряком, хотя и тот доброго совета не даст — сам вон с жёнкой своей не управится. Подытожив, что зря он сюда приходил, староста забрал недопитую медовуху и ушёл.
Волк тявкнул ему вслед, но за ним не пошёл, в эту ночь остался с хозяином. А Василий опять пытался думать над рекламой, но сердился, и в голову лезло другое. Например, Марьяша, которая вдруг осталась без матери и вот с таким отцом, озверевшим от горя.
Наутро они с Горыней поехали по окрестным сёлам, заниматься продвижением. У семьи Добряка имелась гнедая лошадка, крепенькая, низкая, с густой чёлкой и длинной гривой, её и взяли, впрягли в телегу. Василию бы не дали, да он и управлять не умел, а Горыня попросил — и сразу всё получил. Похоже, если бы он попросил Умилу в жёны, то ему бы и её отдали с радостью. Василий об этом сказал, когда они отъехали от холма.
— Что же, она девка справная, — сказал Горыня, задумавшись. — Матери да отцу не перечит, вид имеет скромный, и когда я их вёз, сундуки с рукоделием грузить помогал. Хороша мастерица, и как у печи хозяйничает, я уж видел. Добрая жена будет. Пожалуй, и потолкую с её батюшкой, как с колдуном управимся.
— Э, вот так просто? — опешил Василий. — А любовь?
— Любовь, — сурово наставил его Горыня, — есть выдумка, коей распутники блуд свой оправдывают. А меж мужем да женою должно иметься уважение, более ничего не надобно.