Рекламщик в ссылке для нечисти
Шрифт:
Управившись с делом, Тихомир опустил корзину на пол, сел на лавку и неохотно сказал, глядя в сторону:
— Смерти я тебе не желал, и вообще никакого зла. Ты, Вася, мне и вовсе по душе пришёлся, но, сам понимаешь, токмо покуда не начал я подмечать, как вы с Марьяшей друг на друга глядите. Вы-то с ней несхожи совсем, да и ты из иных земель, где всё не по-нашенски — кто ж ведает, к каким девкам привык да что у вас там за нравы! Оно-то ясно, дело молодое, спервоначалу кровь играет, боле ничего и не надобно, а дале-то как жить будете? Да и не верил
Он посмотрел исподлобья.
— Негоже так-то, Василий, голову девке дурить. Одна она у меня осталась-то, одна отрада, счастья я ей хочу, а с тобою не вижу, что ей за счастье. Если бы я хоть понимал, что ты её не оставишь, не обидишь, я бы уж, может, и в чужие земли ей отбыть позволил...
Тихомир уронил голову на руки и запустил пальцы в волосы.
Василий был бы и рад что-то сказать, но что? Так и сидел, ковыряя столешницу. Там с одной стороны торчала щепка.
— Ежели выйдет с Борисом потолковать да Казимира на чистую воду вывести, — сказал Тихомир, поднимая лицо, — увезу её подале отсюда. Не хочу, чтоб как с матерью её вышло...
— А как вышло с матерью? — спросил Василий.
— Да как!..
Староста искривил губы. В голосе его звучали досада и застарелая боль.
— Слыхал, может, из водяниц она, а они-то, в ком русалья кровь, в воду могут уйти, ежели захотят. Ежели, может, обида какая али жизнь не мила... Мы-то с Радою ладно жили. Ну, спорили, не без того, токмо от иных споров огонь жарче горит. Из-за одного-то лишь, из-за подменыша этого проклятого да из-за Всеславы иные ссоры у нас выходили, холодные да липкие, как тина морская!
Он хлопнул по столу ладонью.
— Всеслава ей смерти желала, чьим-то наветам поверила, да по её бы и вышло, ежели Борис бы не вмешался. И после такого-то Рада её жалела, убивалась! А я и слышать об том не мог, ежели она хоть слово... Ну, как-то мы повздорили, и она всё ходила сама не своя, а я в тот раз, чурбан, первым на примирение не пошёл. Ушла она из дому-то, да и не вернулась. После уж на берегу башмачки её нашли, платок — от людей, значит, отреклась, да и от мужа такого...
— Это же странно, — осторожно сказал Василий. — Ну, чтобы из-за одной ссоры вот так всё перечеркнуть. Вы же долго были вместе, и из-за Мудрика тоже ссорились не в первый раз, так с чего бы ей именно тогда уходить в воду?
Он-то знал больше, но сомневался, что об этом нужно говорить. Тихомир и на бабку рассердится, и на Всеславу набросится, если та с царём сюда явится. В тот день будут нужны холодные головы и большая удача, а Тихомир наверняка всё испортит...
Василий всё тянул, тянул отставшую щепку и не мог решиться: говорить или нет?
Староста смерил его немигающим тяжёлым взглядом.
— Да кто же их, баб-то, знает, — ответил он. — Почитай два десятка лет терпеть будет, а потом вступит ей что, да и уйдёт. Так вот чего, Василий: ежели Марьяша не вынесет да материну судьбу повторит, я тебя своими руками удушу.
Он протянул к Василию ладони, а потом тяжело
Щепка с треском отломилась.
— И сам жить не стану, и тебе не дам, — докончил Тихомир, поднимая свою корзину. — Так лучше б тебе в Перловке не задерживаться, как мы закончим дело. Ну, уяснил?
И, не дождавшись ответа, ушёл.
После такой беседы Василий ещё долго сидел, глядя в пустоту. Никакие рекламные тексты не шли в голову. Он ещё некстати вспомнил, что Тихомир в прошлом бил степняков. Раньше-то это не воспринималось всерьёз, а если подумать, он же людей убивал вот этими руками...
Да и не это главное. Василий до сих пор думал только, как сам будет жить без Марьяши, станет ли страдать или быстро её забудет. А вот как она это всё переживёт, он что-то пока и не думал.
Представил её водяницей с щучьими зубами, и стало вообще не по себе. В грязном озере с почти стоячей водой, где всё заросло осокой, затянуло ряской, где одиноко и где, может быть, вообще не легче. Кто сказал, что водяницы ни о чём не помнят и ничего не чувствуют?
И можно ли, интересно, из водяницы обратно стать человеком? Как-то же Марьяшина бабка родила дочку, не в воде же она её растила? Может, Ярогнева знает...
И Василий, придвинув к себе ящик с берестяными листочками, которыми его щедро обеспечили на зависть Молчану, принялся за работу при свете лучины.
Перед рассветом он торопливо поел, не отрываясь от дела. Почти закончил, но ложиться не стал — будильников тут нет, кроме петухов, а его таким не поднимешь... Вышел во двор, умылся холодной водой, сложил бересту в корзину, опять умылся. Соломенная постель так и тянула прилечь.
Василий решил не поддаваться. Он пожалел, что из-за руки не может делать зарядку, так что просто сделал три круга вокруг дома, посчитал, что уже достаточно светло, взял корзину и пошёл к Ярогневе.
По счастью, та уже встала. Пока она его перевязывала, Василий небрежно спросил:
— А кстати, как выйти к реке? Я с Радой поговорить хочу.
— Это ещё зачем? — недоверчиво прищурившись, спросила бабка.
— Ну как? Во-первых, спасибо сказать. Она же, я помню, со мной оставалась, когда ты за помощью пошла. Во-вторых, познакомиться. Я тогда был не в лучшем виде...
И, видя, что Ярогнева готова его оборвать, Василий торопливо добавил:
— И дело есть. Раз она по реке плавать может, то вот, пусть рекламные листовки разнесёт.
И он указал на корзину с берестой.
— «В Перловку приходите, в поле клады поищите», во. И дата: в день Купалы. Пусть оставляет где-нибудь на причалах, или там у берега, куда народ за водой ходит или рыбу ловить. Помощь нам будет просто неоценимая. Мы ещё с Горыней поездим, с людьми поговорим, но это другой формат, и тут лучше бить по всем направлениям...
Бабка Ярогнева смерила его долгим взглядом.
— Ты лишнего-то ей токмо не болтай, — строго сказала она и поднялась, согласилась. — Ладно уж, путь тебе покажу — не ошибёшься.