Реконструкция
Шрифт:
Минусы остальных кандидатов шли в плюс Вихрову. Тем более что Митю в школе все-таки знали: и как бывшего ученика, и как преподавателя, и уже даже как заместителя директора. А теперь еще и как человека, ну, если не отважного, то, по крайней мере, смелого. Это тоже добавило Мите популярности.
В феврале 1989 года состоялись выборы директора Московской специальной музыкальной школы имени Шуховых, на которых победил Дмитрий Сергеевич Вихров. Месяц назад, в январе, ему исполнилось тридцать четыре года.
Май 1989 года
11 мая 1989 года
Шуховка занимала особняк на Луговке с 1962 года. Здание было передано школе решением исполкома Моссовета, и с этого момента она перешла в ведение Управления культуры города. До этого школа являлась составной частью основанного сестрами Шуховыми Музыкально-педагогического института. Впрочем, юридически она стала отдельным учебным заведением в соответствии с распоряжением Совета народных комиссаров СССР о реорганизации, которое в 1944 году подписал заместитель председателя Совнаркома СССР Вячеслав Молотов.
Школа росла, количество учащихся увеличивалось, и поэтому ей выделили собственное здание – невероятные по тем временам две тысячи квадратных метров.
В доме на Луговке развитие продолжилось – расширилось количество специализаций: от фортепиано и скрипки, к которым добавились виолончель и арфа, к 1989 году обучение велось уже по всем оркестровым специальностям. Вместе с музыкальными дисциплинами все ученики изучали полный цикл общеобразовательных предметов. К тому времени десятилетний учебный курс в Шуховке проходили почти триста одаренных детей.
За прошедшее с 1962 года время в особняке делали только ежегодный косметический ремонт, от которого к концу учебного года не оставалось и следа. Многие, в том числе и сам Митя, не задумывались о причинах такой ситуации, хотя они были очевидны: недостаточно метража для учебных площадей, общественных пространств, технических помещений, а уж про места общего пользования и говорить нечего.
О том, чтобы прекратить развитие школы, не могло быть и речи, но и туалеты вместо классов сделать было нельзя. Школа задыхалась – ей не хватало места. А взять дополнительное пространство было неоткуда.
Вихров прошел мимо вахты, повернул в коридор, приветствуя попадавшихся на пути педагогов, и оказался в собственном кабинете. Часы на стене показывали 10:15.
Он знал, что примерно часа через полтора в кабинете появится Исаак Нахимович Варшавский. Встречи у них назначено не было, Варшавский приходил в Митин – то есть на самом деле в бывший свой – кабинет каждый день. Просто потому, что идти ему больше было некуда.
Сначала, в течение первых двух-трех недель, это выглядело как передача дел преемнику. Хотя на самом деле никаких дел никто, конечно, не передавал – передавать было нечего. Вихрова в школе прекрасно знали, а сам он отлично знал порядки, которые были заведены в Шуховке. Исаак Нахимович разве что сообщил ему телефоны Главного управления культуры и телефоны аварийных служб, причем последнее было поважнее – засоры канализации,
А потом Варшавский просто приходил и сидел в кабинете вместе с Митей, и вся школа, разумеется, считала это странным. Хотя документы теперь подписывал Вихров и на нем лежала ответственность за школу, в первые месяцы он ее особо не ощущал- может быть, как раз по той причине, что рядом все время был Исаак Нахимович.
Некоторые из педагогов иногда доверительно шептали Мите на ухо что-то наподобие: «Ты должен сказать ему: хватит сюда ходить, век закончился…» Слышал он и ставшую популярной среди педагогов шутку о том, что раньше у школы был один директор, а теперь – целых два.
Вихров не обращал на все это никакого внимания: ему было проще выслушать разговоры за спиной, шепот на ухо и покивать, чем сказать что-то неуважительное Варшавскому и тем более выставить его из кабинета.
Дверь кабинета открылась, и вошел Исаак Нахимович. Поздоровавшись с Митей, он повесил на вешалку плащ и подсел к столу, выложив на него пачку сигарет «Дымок».
Стол бывшего директора был завален бумагами – папок на нем не было, и кипы листков лежали в полном беспорядке, скрывая под собой телефонный аппарат и пепельницу.
– Митя, – сказал Варшавский, не разжимая губ, чтобы не выпала сигарета. – Я тут подумал, что забыл тебе сказать одну важную вещь. – Варшавский остановился, роясь в листках на столе в поисках спичек.
Спички нашлись, Варшавский машинально встряхнул коробок и закурил.
– Я видел, с тобой Акинфеева разговаривала…
Митя кивнул. Акинфеева была заместителем директора по музыкальному циклу.
– Ты особого внимания на ее слова не обращай. Она педагог хороший и человек, – Варшавский почесал нос, – неплохой, но специфический. И лучше с ней… вообще-то лучше поменьше с ней общаться.
Варшавский подслеповато глянул на стол и сбросил пепел туда, где, по его мнению, должна была находиться пепельница. Ее там не было, но Митя решил пока не перебивать своего руководителя.
Находясь в кабинете, Варшавский курил постоянно, и Митя тоже перестал выходить на перекур. Да и смысла не было: за двадцать семь лет, которые Исаак Нахимович провел в своем кабинете, выветрить из него запах курева было уже невозможно.
Старый директор снова стряхнул пепел на стол – вернее, на один из листков. Бумага не обладала Митиным терпением и начала тлеть. Неожиданно на ней появилось быстро темнеющее пятно с искрящейся бахромой и, как лишай, стало медленно расползаться по желтому листу.
– И вот еще что, – начал было Варшавский, затянувшись.
– Исаак Нахимович, горим… – негромко сказал Митя, показывая глазами на бумаги, оказавшиеся под сброшенным пеплом.
– Да нет, до этого-то пока далеко, – возразил Варшавский и тут же обжегся рукой о вырвавшийся из бумаг язычок пламени.
Митя схватил стоявший неподалеку электрочайник и плеснул на пламя водой.
– Совсем плохой стал, – посетовал Варшавский. – Я-то думал, пепельница здесь…
– Ничего, Исаак Нахимович. Бумаги вот только… Что-то важное, может?