Реквием для свидетеля
Шрифт:
Плакал он всего один раз — на похоронах матери. Ей было пятьдесят семь лет. Хоронили ее в присутствии Франсуа Эйна, друга семьи, валторниста легкой кавалерии королевской стражи, и приходского священника Ириссона…
Нервный срыв длился километров пять, а потом наступило эйфорическое безразличие ко всему на свете. Все стало казаться суетой сует, надуманным и фальшивым, кроме давно, как оказалось, взошедшего солнца и вечно спешащих в неизвестность облаков.
Моцарт закрыл глаза и прислушался. Колеса выбивали явно знакомый мотив, но он уснул прежде, чем понял,
8
Странно… облака почему-то плыли, а стука колес не было. Симфония кончилась, игла впустую царапала диск… Солнце переместилось влево, будто поезд изменил направление…
Лицо горело. Набитая мокрой ватой голова отказывалась соображать — где он? Что это за красные окатыши, вонзившиеся в тело?.. Мало-помалу все восстановилось в памяти — от страшных муляжей в мерцающем свете зажигалки до осознания тишины: поезд стоял.
Моцарт перевернулся на бок, сел; размяв конечности, спрыгнул на усыпанную щебенкой почву. Под босую пятку попал острый камешек, заставив его вскрикнуть, и в тот же момент состав по-собачьи — с головы до хвоста — отряхнулся, звонко лязгнул буферами и медленно, словно приглашая одинокого пассажира ехать дальше, стал удаляться.
Проводив последнюю платформу благодарным взглядом, Моцарт побрел по разогретым шпалам, силясь угадать, на какой вокзал занесла его нелегкая. Вдалеке у крайнего полотна суетились рабочие в оранжевых жилетах, впереди справа желтели грязные пакгаузы, в тупике выстроились покалеченные электрички. Переступая через рельсы, он подумал, что эти бывшие электрички с разбитыми стеклами, вырванными сиденьями и аэрозольной похабщиной на стенах могли бы занять достойное место в русском павильоне какой-нибудь парижской выставки, проводимой в рамках ООН.
На станции царил странный, совсем не столичный покой. Издалека вокзал ни на один из тех, что были знакомы Моцарту, не походил: не было таких маленьких вокзалов в Москве и таких больших — на полустанках. Настораживало отсутствие маневровых тепловозов, кранов и всего прочего, характерного для «товарных» и «сортировочных»; не было и пассажиров на перроне, вдоль которого тянулись кусты акации.
Какая-то женщина в синем рабочем халате громыхала пустой тележкой.
— Не скажете, какая это станция? — Моцарт не узнал своего высохшего голоса.
Женщина посмотрела на него и испуганно посторонилась.
— Станция, говорю, какая?
— Савелово, чай… — огляделась она в поисках не то защиты, не то подтверждения, точно сама усомнилась в том, что это — Савелово.
— Как… Савелово? — растерянно улыбнулся Моцарт, приняв ее слова за шутку.
— Пить меньше надо!..
— А до Москвы отсюда далеко? Она засмеялась, осмелев:
— Кому как! Если электричкой — за два сорок доберешься.
— Сколько?.. — Вопрос потонул в возобновившемся лязге тележки.
«Савелово… Савелово… Это что же, Тверская губерния, получается?.. Как же я теперь?..» Он дошел до вокзала, недоверчиво посмотрел на вывеску: точно, Савелово!.. Значит, он проспал Москву
Он вошел в вокзал. Несколько пассажиров синхронно повернули к нему головы — так и хотелось поздороваться со всеми. Не понимая, чем может вызвать к себе такой интерес пусть даже и босой человек, он подошел к расписанию. Последняя электричка отправлялась в девятнадцать пятьдесят две.
Часы на стене, очевидно, стояли: не могло же сейчас быть пятнадцать минут четвертого!
— Не подскажете, который час? — обратился он к пожилому, крестьянского вида мужчине, стоявшему у окна.
— Пятнадцать минут четвертого, — ответил тот, глядя на Моцарта с удивлением и испугом.
Значит, все верно… до электрички четыре с половиной часа. Но что же делать? Где взять денег на билет или хотя бы на звонок в Москву? Обратиться в милицию?.. У него нет с собой никаких документов. Рассказать все по порядку — как кто-то ворвался в квартиру, как его заставили делать кому-то операцию, потом куда-то увезли, где-то держали двое суток?.. Бред свинячий! Кто в это поверит? Арестуют и продержат в каталажке до морковкиного заговения… И правильно сделают!
Он вышел в город, хотя никаких признаков города, собственно, не увидел: на маленькой асфальтированной площади разворачивался пыльный «икарус»; несколько разбросанных киосков, магазин, кафе-стекляшка, пьяница, отдыхающий у пустой пивной бочки на асфальте, едва ли могли быть визитной карточкой Савелова. Совершать же экскурсию босиком не хотелось.
Случайное зеркальце на припаркованной к газону «ниве» повергло Моцарта в шок. Поначалу он решил, что кто-то заживо содрал с него кожу: шея, лицо и даже волосы были кроваво-красного цвета. Если где-то в миру существуют шахты по добыче красного угля, то именно так должны выглядеть тамошние шахтеры.
«Господи, — прошептал Моцарт, на секунду представив себе, что должны были чувствовать женщина с тележкой и пассажиры вокзала при виде искупавшегося в крови вампира. — Господи, что делать-то? Где взять мыло, да и отмоется ли эта дрянь хотя бы с лица?..»
Он оглянулся в поисках колонки с водой или туалета, но ничего такого не увидел и решил в последний раз до помывки обратиться к кому-нибудь, кто производит впечатление наименее слабонервного. Сочтя таковым грузчика из кафе-стекляшки, перебиравшего у служебного входа пустые ящики из-под водочных бутылок, подошел к нему:
— Извините, коллега, вы не подскажете, где тут можно умыться?
Грузчик, едва державшийся на ногах, мгновенно протрезвел и уставился на него немигающими глазами.
— Я платформу с керамзитом разгружал, — соврал Моцарт и, понимая, что врет неубедительно, покраснел еще больше.