Реквием для свидетеля

Приходько Олег Игоревич

Если бы можно было списать все на Террориста, если бы покаянный визит в милицию помог избавиться от скверного предчувствия, от постоянного ощущения порога, через который его втолкнули в темную комнату!..

Часы на стене остановились в десять тридцать неизвестно какого дня или вечера. Моцарт хотел завести их по наручным, но они стояли тоже. Оставался будильник на тумбочке у кровати, но и его завод, рассчитанный на сутки, давно кончился.

Под будильником лежал продолговатый конверт без марки, которого Моцарт у себя раньше не видел.

Заглянув в него, он не поверил глазам…

Объемистая пачка долларов

и лист голубоватой, дорогой, с водяными знаками бумаги составляли содержимое конверта.

Сердце Моцарта сбилось с ритма еще до того, как он развернул послание, написанное черными чернилами удивительно ровным, каллиграфическим почерком:

ДОРОГОЙ МОЦАРТ!

ВЫ НАПРАСНО УТРУЖДАЛИ СЕБЯ, ИЗБРАВ СТОЛЬ ОРИГИНАЛЬНЫЙ И ОПАСНЫЙ СПОСОБ ВОЗВРАЩЕНИЯ ДОМОЙ — Я МОГ БЫ ДОСТАВИТЬ ВАС В СВОЕЙ КАРЕТЕ.

НАДЕЮСЬ, ВО ВСЕМ ОСТАЛЬНОМ ВЫ ПРОЯВИТЕ БЛАГОРАЗУМИЕ.

ГРАФ

Моцарт пересчитал деньги.

Сумма в восемь тысяч двести пятьдесят долларов поначалу сбила его с толку — не столько своею величиной, сколько неокругленностью. Но потом он вспомнил о подсчетах, записанных им на бланке рецепта: именно эту сумму он собирался назвать Масличкину.

Сам рецепт, очевидно, смело сквозняком — Моцарт нашел его под диваном рядом с капроновой пробкой от коньяка.

От вежливо-предупредительного тона записки, от внезапного осознания, что в квартире кто-то побывал за время его отсутствия, ему стало не по себе, будто в стену вмонтировано всевидящее око, и оно, это око, глядит на него и ждет какого-то важного, судьбоносного решения.

Моцарт перечитал текст еще раз. Буквы бледнели, расплывались на глазах: не иначе подскочило давление.

«Да нет здесь никаких угроз, — попытался он успокоить себя, сложив лист вчетверо. — Насмешка чувствующего за собой силу человека. Даже кличка, которой он подписался, свидетельствует о натуре властной и самовлюбленной. Но откуда такая уверенность, что я не выдам его?..»

Раздевшись до трусов, он принялся за генеральную уборку, отдраивая каждый сантиметр пола, очищая от пыли подоконники, плинтусы, стены, передвигая мебель и проникая тряпкой даже в те закоулки, убирать которые раньше ему бы просто не пришло в голову. Покончив с уборкой, а заодно — со стиркой и мытьем посуды, он убедился в отсутствии прослушивающих и подсматривающих устройств.

Часа через два гладко выбритый, одетый во все чистое, Моцарт сидел в кресле и, наслаждаясь до-минорной серенадой, трезво переоценивал ситуацию.

Изначально принятое решение «не прикасаться к этой грязной бандитской подачке» теперь казалось ему несколько поспешным: в конце концов, к этому следует отнестись как к нормальному гонорару за подобную операцию и послеоперационный уход с надбавкой за моральные издержки плюс возмещение потерянной на работе зарплаты за время вынужденного отсутствия.

И почему, собственно, юная самоубийца Масличкина непременно должна была выжить, окажись он рядом?.. Если бы и так — она на всю оставшуюся жизнь была бы прикована к постели, мучимая нестерпимыми болями, проклинала бы своего спасителя. Он на секунду представил ее обезображенной, психически неполноценной, в инвалидной коляске и решил больше не изводить себя угрызениями совести по этому поводу.

Зазвонил телефон.

— Владимир Дмитриевич? — спросил знакомый женский голос.

— Я слушаю, —

ответил Моцарт и тут же испугался, с опозданием сообразив, что не должен был снимать трубку.

— Здравствуйте. Супруга беспокоит. Рада, что вы вернулись.

«Радость» содержала прозрачный намек.

— Здравствуйте, Луиза Ивановна. Откуда вам известно, что я был в отъезде?

— Звонила в больницу. Когда и где мы с вами встретимся? — все голоса теледикторов застойного периода, взятые вместе, уступали по своей бесстрастности голосу Алоизии. Ее отчужденное спокойствие заведомо отметало намеченную попытку уклониться от встречи.

Взгляд Моцарта скользнул по продолговатому конверту.

— Как скажете, Луиза Ивановна. Можем прямо сейчас.

— Замечательно. В таком случае в шестнадцать тридцать — там же, где и в прошлый раз, помните? У центрального офиса на Вавилова. Устраивает?

Моцарт посмотрел на остановившиеся часы.

— Да…

Отсчитав нужную сумму, он положил деньги в конверт и спрятал в правый карман пиджака; письмо положил отдельно — в левый.

Алоизию он всегда видел шестнадцатилетней — в то время, когда она околдовала его одной лишь своей чарующей улыбкой. Да, она отказала ему, но отказала под давлением его отца и своей матери и потом всю жизнь сама жалела об этом. А разве он был свободен, отдавая ведущие партии Катарине Кавальери?.. Разве был свободен, отдавая предпочтение музыкальному вкусу Алоизии, но советуясь с Констанцей? Кто может знать, как сложилась бы его жизнь, окажись сероглазая, черноволосая Алоизия на месте своей младшей сестры! Миниатюра, написанная дрянным актеришкой Иосифом Ланге вскоре после их свадьбы, — вот все, что осталось от той Алоизии, которую любил Амадеус: позже черты ее лица обострились, во взгляде появилась надменность, подобающая изваянию из столь же благородного, сколь и безжизненного мрамора…

Моцарт прикурил последнюю остававшуюся в пачке сигарету, взял ручку и обвел в рамочку первый пункт, значившийся на бланке рецепта:

1. Алоизии (15 июня) — 5000.

Познакомил их закадычный приятель Моцарта подполковник Малышевский.

Решившись наконец покинуть изрядно надоевшую родину, Моцарт квартировал у него в Москве, пока тянулась волокита с оформлением в австрийском посольстве. Фотография овдовевшей подруги Малышевского произвела на него впечатление. «Алоизия!» — узнал он как-то сразу, вспомнив миниатюру Ланге по книге матери о Моцарте, которую она писала всю жизнь, да так и умерла, не дописав.

В первый же вечер, оставшись с ним наедине, Алоизия ледяным тоном изложила условия брачного контракта:

— Андрей сказал, вам нужна московская прописка?.. Очень хорошо. Мне нужны деньги. Это будет стоить пятнадцать тысяч. Идя навстречу нашему общему приятелю, могу предложить рассрочку на три года. И это ВСЕ, чем я могу вам помочь. Если надумаете — вот моя визитка…

Пригубив принесенного Малышевским коллекционного шампанского, она удалилась.

— Блестящий вариант! — от души веселился Малышевский. — Никаких взаимных претензий, полная свобода! И цена, и условия — да это же по современным меркам дармовщина, голубчик! При полной гарантии надежности — я Луизу знаю. Тебе, конечно, решать, но одно могу сказать точно: локти кусать будешь, если откажешься. Другого такого варианта не представится.