Реквием опадающих листьев
Шрифт:
Он брел вдоль Университетской набережной, медленно вдыхая влажный воздух и глядя в туманной дымке на золотой купол Исаакиевского собора, выглядывающего из-за деревьев. От глади Невы с мутным отражением фонарей поднимался пар. Листья, распростертые по мокрому асфальту, смиренно смотрели из луж в серовато-черное небо, где в тучах с серебристой каймой прятались звезды.
Вильям поднял голову и улыбнулся. Кажется, за все пятьсот лет ему не было еще так хорошо. С того дня, как впервые посмотрел на брата чуть дольше и почувствовал нечто большее, чем тоску по былым отношениям, он
Переступая вчера порог его кабинета, Вильяму казалось, в голове у него стоит неумолкаемый крик: то ли о помощи, то ли с признанием. От Лайонела только вышла Катя. Они были близки, об этом говорил наэлектризованный страстью воздух, прозрачно-голубые глаза, в которых точно ледяные края растаяли тонкие розоватые шрамы на груди брата. Тот все еще находился в полувоз- бужденном состоянии.
Вильям провел зубами по нижней губе. От воспоминания о прикосновении губ с крепким ароматом первых морозов внутри все холодело. В миг, когда брат слизнул его кровь, у него сердце ожило. Оно ударилось ровно три раза, болезненно, сильно, и вновь замерло.
Сперва ему показалось, Лайонел хотел лишь посмеяться над ним, а потом понял, что тот решил, облегчить ему мучительное признание. Как всегда взял на себя самое трудное, брат сделал за него шаг, который он сам никогда бы не осмелился сделать.
И стало легко, исчезла из сердца тяжесть гранитных плит. И вовсе он не сошел с ума от любви к собственному брату. Лайонел и объяснение всему запросто подобрал: «Апофеоз падения ангела» — только и всего. Что может быть проще?
Вильям еще никогда не испытывал к кому-то такой всепоглощающей благодарности. Он являлся настоящим трусом, ему требовалось оправдание.
А что до его ангела…
Молодой человек вздохнул. Как же так вышло, что падение началось до встречи с бесом?
Он как безумный, слепой ревновал Катю, даже на миг не в силах представить, кого на самом деле ревнует. Все чувства и эмоции оказались множеством частичек от одного большого безумства. И он знал имя ему. У его Безумства были глаза цвета льда, а вместо стука сердца играла музыка.
Вильям остановился.
Он умирал от зависти, что не ему выпал шанс слышать ее.
На Памятном знаке «Послание через века» в виде огромной гранитной раскрытой книги лежала Бесс. Между страниц, как закладка. На груди у нее покоился потрепанный томик «Капитала» Маркса, Глаза девушки были закрыты, в ушах наушники, куртка полурасстегнута.
Бесс находилась либо в сильном алкогольном опьянении, либо под кайфом. На шее ее темнели засосы. Вряд ли их оставил дьявол. Скорее какой-то юный и пылкий.
Молодой человек присел на гранитный край книги — отсюда открывался прекрасный вид на Медного всадника и Исаакиевский собор, до половины скрытый желтыми кронами деревьев.
Девушка шевельнулась, ресницы задрожали, но она не пробудилась. Глядя на нее, такую потерянную, беззащитную, в полном беспамятстве после развлечений
Даже такой, чужой, оскверненной, она ему нравилась, возбуждала, заставляла его дышать через раз. Она сказала ему, что любит. Какой же странной была ее любовь — жестокой, безжалостной, эгоистичной, свободной.
Он смотрел на ее губы и думал, сколько мужчин их ласкали, сколько рук прикасалось к этому гибкому, красивому телу. Перед глазами пронеслись фотокарточки, где Лиза — маленькая девочка, которая не любит фотографироваться и все время отворачивается. Что за жизнь она прожила? Ее комната была пуста, ее друзья грубы и неотесанны, ее любовники все слишком разные, ее преподаватели щедры на хорошие отметки, ее отец устал. Она сама точно закладка в любимой книге дьявола. А теперь и в книге вампиров, где точкой должна стать ее смерть.
Бесс открыла глаза — зеленые, лучившиеся светом. Но заметила, что не одна, и радужка окрасилась темно-синим.
— Кого я ви-ижу, — засмеялась девушка. — Потрахаться захотелось, и ты мне все простил?
— Ты пьяна.
— А вот и нет, — снова засмеялась она и выдернула наушники. Музыка не играла.
Он схватил ее за руку и задрал рукав куртки. На вене остался след от укола.
Вильям отшвырнул ее руку, выдохнув:
— Глупая!
Бесс попыталась сесть, у нее не вышло, тогда она закинула руки за голову и немного заплетающимся языком промолвила:
— «Разнообразие — мать наслаждения».
— Зачем тебе жизнь? Чтобы вот так ее промотать?
Она истерично захохотала.
— «Жизнь — это слабый отблеск времени между двумя вечностями». Каким будет мой отблеск — личное дело! Не находишь, вампир?
Бесс насмешливо сделала ударение на последнем слове и, приподняв руку, шлепнула его по щеке. Снова зашлась приступом смеха.
— Проваливай. У меня сегодня уже был мальчик. Два. Хватит. — Она посмотрела на него и сквозь смех выдала: — Три будет перебор? Не хочу, чтобы ты подумал, будто я шлюха.
Вильям схватил ее за полы куртки и усадил. Она смотрела на него, едва сдерживая хихиканье.
— Это домогательства?
— Замолчи, — процедил он сквозь зубы, — я не хочу…
— Что? — толкнула она его в грудь. — Не хочешь сделать мне больно, гребаный вампир? А почему нет? — Бесс снова его толкнула. — Что так? Тебе же хочется походить на своего крутого братца? Он бы мог меня трахнуть прямо тут. А ты что? Слабак! — Она рассмеялась ему в лицо.
Он смотрел на нее и молчал.
Девушка тоже посерьезнела и, ткнув пальцем ему в подбородок, проворковала:
— А знаешь, я тут подумала… Я соблазню его, — она покрутила пальчиком у него перед глазами, — Но тебя мы не позовем. Будет смешно, третья девушка и опять не с тобой.
— Соблазни, — глухо отозвался Вильям.
— Я позволю ему все-все, — шептала Бесс, — мы сделаем это на твоей постели. Ты можешь посмотреть!
Молодой человек кивнул.
— Мне нравится идея.
Солгал ли он?
— Пошел ты! — выкрикнула девушка, отталкивая его руки, сжимающие ворот ее куртки.
Вильям отпустил и поднялся.