Реквием
Шрифт:
Настала наша очередь. Мы уже давно осматривали содержимое сундука, стоя на спицах колес. По неписанным правилам общения с Лейбой мы редко просили что-либо. Каждый из нас по очереди протягивал узелок с старьем. Взяв узелок, Лейба сначала ощупывал его своими толстыми, потрескавшимися пальцами. Лейба всегда был начеку. В узелке мог оказаться кусок камня или крупная гайка. Затем узелок взвешивался. Старьевщик откладывал взвешенные тряпки в сторону. Начинался короткий молчаливый торг.
Лейба вытаскивал по очереди из сундука пищалку с надувающимся резиновым
Когда появлялся нужный товар, владелец узелка согласно кивал головой. Иногда брали друг друга на измор. Лейба не выдерживал первый. Он брал узелок тряпья и возвращал его владельцу. Как правило, тот тут же соглашался на что-либо.
Парни постарше тщательно выбирали рыболовные крючки поменьше, говоря:
— Этот на карася, а этот на коропа (карпа).
Мы же выбирали крючки самых больших размеров, надеясь поймать самую огромную рыбу. Все без исключения мальчишки села довольно поздно вырастали из мечты поймать огромную рыбу-матку с кульчиками (серьгами) за жабрами.
Легенда об отпущенной паном Соломкой большой рыбе с нацепленными золотыми сережками десятилетиями подогревала желание многих поколений ребят стать рыболовами. Каждому хотелось поймать именно царственную матку.
Во время одного из визитов Лейбы мы увидели большие, около 4 — 5 сантиметров длиной крючки-тройники. У меня лично сперло дыхание. Я уже видел себя чемпионом, поймавшим самую крупную рыбу. С такого крючка не сорвется! Принесенных мной тряпок было явно недостаточно. Попросив никому не продавать два крючка, я стремглав бросился домой.
В курятнике нашел только четыре свежих яйца. Мало. Нарвал полную кепку спелых груш. Не то. Побежал в камору и ножом с длинной ручкой отколол кусок прошлогоднего меда побольше, на всякий случай, чтобы Лейба не остался недовольным. Выгрузив все это в телегу, я стал счастливым владельцем двух великолепных тройников.
Лейба отправился дальше по селу. Он никогда не стегал лошадь кнутом. Когда надо было трогаться, Лейба кнутовищем тыкал лошадь в место, где начинается хвост. Лошадь при этом вздрагивала, слегка приседала на задние ноги и резво брала с места. Однако уже следующий шаг становился вялым, ленивым.
— Тгя-я-япки!… Тгя-я-япки!
До конца дня я не мог налюбоваться моими крючками. Что рисовало мое воображение, не понять никому! Перед самым приходом родителей с поля я водрузил крючки на надверную полочку в коридоре. Туда родители не смотрели месяцами.
Через несколько дней я решил проверить состояние моих крючков. Встав на табурет, я на ощупь снял, но только один крючок. Второй исчез. Убедившись, что его на полочке нет, я спустился вниз.
Отставив в сторону, купленные отцом для себя накануне в Могилев-Подольске, новенькие резиновые
Вчера у нас была тетка Мария, приходила за лавровым листом. Мама, сторожившая закипающее молоко на дворовой плите, послала ее на кухню в дом. Одну. Я еще раз посмотрел на полочку. Ну не могла она, такая толстая и старая залезть так высоко. Я смирился с загадочной потерей крючка, благо, еще один у меня был. Я его перепрятал в сарай, зацепив на гвоздь в стенке.
Одним утром родители на работу не вышли. Ночью прошел сильный ливень. По двору продолжали бежать юркие мутные ручейки. Отец еще лежал. Меня от безделья одолевала нудьга. Войдя в дом, мама сказала отцу:
— Ливень залил полностью приямок в сарае у коровы. Надо вычерпать.
Отец встал, оделся. Вышел в коридор. Одел один сапог. Удовлетворенно потопал ногой по полу. Взявшись за голенища, резко одел второй:
— Ай!
— Что такое? — мама вышла в коридор.
— Что-то сильно колет в сапоге. Ай!
— Так разуйся быстрее! Что ждешь?
Во мне все застыло. Руки и ноги онемели. До меня начало доходить. Сапоги-то я не проверил! Отец сильно дернул ногу из сапога:
— Ай-йа-йай!
Мои сомнения исчезли. Но я еще не мог двигаться.
— Быстро зови Николу! — отец беспомощно стоял на одной ноге. — Кажется кровь заливает.
Мама вышла на крыльцо. Сосед Гусаков прочищал канаву вдоль забора. На крик мамы он поспешил в дом. Ясно было одно: надо резать сапог. Сосед заставил отца лечь на пол и поднять пострадавшую ногу. Из голенища показалась струйка крови. Я приготовился. Сосед ножом надрезал носок сапога. Затем секатором с трудом стал отделять подошву. Отец скрипел зубами и рычал.
Я сорвался с места. В коридорчике я чуть не сбил соседа. Отец снова закричал. Но я уже был далеко. Босиком. Прибежав к тетке Марии, я ворвался в дом. В комнате сидел приехавший из района мой двоюродный брат Макар. Он был старше меня почти на двадцать лет. Они оба растеряно уставились на меня. Я рассказал все, как было.
— Иди! Иди ты! Иди и поговори, а то он его убьет, — сказала Макару тетка Мария. — Боже, що за дитина? Якийсь дiдько…
Мы пошли. Возле Франковой кирницы, что в пятидесяти метрах от нашего дома, я отстал и спрятался за сруб. Макар пошел один.
Мне показалось, что в доме у нас он пробыл очень долго. Наконец Макар вышел. Махнул мне рукой. На тяжелых, словно налитых свинцом ногах я вошел в комнату. Отец сидел на кровати. Нога его была перевязана. Он молчал. До сих пор я не могу дать оценку его взгляду. Но помню отлично. Макар еле сдерживал рвущийся из него смех.
К концу этого же лета мне исполнилось уже восемь лет. К очередному приезду Лейбы тряпок у меня не было. На яйца свой товар он менять не желал. Я стоял сбоку бестарки, глядя, как мои счастливые приятели становятся обладателями сказочных вещей.