Реквием

Единак Евгений Николаевич

— Куда желаешь? Кем хочешь стать?

— Окулистом.

Работая на кафедре патофизиологии лаборантом, помогал ставить эксперименты доценту кафедры глазных болезней Дмитрию Сергеевичу Лупану, готовившему докторскую диссертацию. Вместе оперировали глаза у подопытных кроликов. Вызывали экспериментальную отслойку сетчатки. Потом снова оперировали. Вдавливали склеру рассасывающимися биопломбами. Совместно с Дмитрием Сергеевичем опубликовали в солидных научных сборниках работ молодых ученых две оригинальные статьи.

Но у начальства были совсем другие планы.

Глаза мне через много лет окончательно открыл уважаемый мной, ныне покойный, отличавшийся необычной порядочностью, профессор. Мы встретились с ним в Кишиневе в начале девяностых. Он посетовал:

— Жаль, тебя не оставили на кафедре. Мы бы с тобой горы перевернули.

— Значит, я чем-то себя скомпрометировал, не пришелся ко двору.

— Нет. Ты так и остался идеалистиком. Не повзрослел. В СССР коррупции, как и секса, не было, но у каждого профессора, доцента, декана, продеканов и другого институтского начальства были сыновья и дочки, племянники, фины, кумовья и так далее. Ты в это число и в планы ректората не входил.

О патофизиологии никто не заговорил. Кто-то вспомнил:

— У него были отличные успехи по физике. Путилин (заведующий кафедрой) всегда ставил его в пример, как лучшего студента по физике.

— Будет отличным рентгенологом или пойдет в радиологию. Да и в интернатуре по рентгенологии занятия только пять дней в неделю из-за профвредности. Зарплата больше и на пенсию быстрее.

О зарплате я тогда не думал, пенсия в мои расчеты не входила. Так оказалось, что без меня меня сосватали.

С первого сентября началась учеба в субординатуре. 15 октября у нас с Таней родился первенец — Олег. Жили на квартире в крохотной низкой комнатушке в мансарде частного дома. На помощь Тане привезли ее бабушку Шуру. По ночам не хватало воздуха нам, троим взрослым. А ребенку надо больше. Олег не набирал в весе. У Тани молока стало — кот наплакал. На семейном совете решили:

— Таня берет на год академический отпуск.

Препроводив родственников в Окницу, я вернулся в пустую комнату. Тоска… Утром на занятия в субординатуре.

Но нет худа без добра. Оказалась кстати пятидневка. В пятницу, пообедав, обегал магазины и «Детский мир», покупая для растущего Олега бесчисленные пеленки, распашонки, ползунки, шапочки и все остальное. Цены на детские вещи в те годы были баснословно низкими.

В 15–00 садился на дизель-поезд «Кишинев — Окница». Пять часов в дороге пролетали незаметно в предвкушении встречи с родными, особенно с каждым моим приездом, подрастающим и развивающимся, Олегом. Суббота и воскресенье были в нашем совместном распоряжении.

В понедельник вставал в половине четвертого утра. Завтрак, короткие сборы и на вокзал. В 04–20 отправлялся на Кишинев все тот же дизель-поезд. К одиннадцати надо надо было успеть на лекцию. И так каждую неделю. В Окницу ехал в эйфории, а в понедельник, не выспавшись, садился в студеный вагон, прогревавшийся лишь к Бельцам.

Садился в самый угол скамьи и засыпал. Просыпался уже за Каларашом. С вокзала бегом в клинику. С каждой

неделей удовлетворение от выбранной специальности становилось все меньше, накапливалась усталость. Я не видел себя рентгенологом.

Однажды, сев в поезд в Окнице, долго не мог уснуть. Уснул только в Бельцах, когда поезд с Северного вокзала, возвращаясь в развороте полукругом, идет на Бельцы-город. Тогда же, скорее всего при движении в обратную сторону и полукругом, мне впервые приснился странный сон.

Каждый раз поезд трогается, но движется в другом, совсем не нужном мне направлении. Оглядываю купе. Это не мой поезд! Мой поезд, в котором я должен был ехать, стоит на соседнем пути. Вот он медленно трогается, набирает скорость и скрывается за поворотом в нужном мне направлении. А я еду в совершенно другом… Встречных поездов в нужном направлении уже нет.

Каждый раз просыпаюсь в отчаянии. Первые мгновения еду, как будто впервые. Пристально вглядываюсь в, пролетающие мимо столбы, лесополосы, поля. Не узнаю. Лишь прочитав название очередной станции, кажется, окончательно просыпаюсь и вижу: поезд едет в правильном направлении. В Кишинев.

Сновидения в поезде сразу стали навязчивыми, изнуряющими. Я приезжал на занятия не отдохнувшим. Понедельник и вторник проходили в состояни какой-то тупой депрессии.

Через год случайность круто изменила мою судьбу. В жизни мне всегда везло на встречи с замечательными людьми. Одним из них был, ныне давно покойный, заведующий ЛОР-кафедрой, профессор Михаил Григорьевич Загарских. Его немалыми усилиями я был вырван из рентгенологии и направлен на учебу в интернатуру по отоларингологии в его же клинике.

В это время вернулась из академического отпуска Таня. Олег остался с бабушками в Окнице. Поездки в Окницу продолжались, но навязчивый ужас во сне, что я сел не в свой поезд, испарился. В семьдесят восьмом поступил в заочную аспирантуру. В восемьдесят втором защитил кандидатскую диссертацию, в восемьдесят шестом присвоена высшая квалификационная категория.

В восемьдесят девятом — новый поворот. Это были годы Чумака, Кашпировского, Гора и других. Я прошел специализацию по иглотерапии. В девяностом и девяносто втором специализация и усовершенствование по психотерапии. С редким увлечением осваивал новую профессию. В районе устраивал специальные лекции-сеансы по психотерапии с коллективным гипнозом.

Будучи на очередном усовершенствовании, ездил домой поездом Харьков — Конотоп. Через час садился на пассажирский поезд «Москва — Кишинев» и к ночи уже был дома. Обратно тем же маршрутом. В одной из поездок меня посетил и прочно закрепился знакомый навязчивый сон. Снова я еду и, засыпая, вижу, что я в другом поезде и он несет меня в совершенно другом направлении.

Занятия по психотерапии проходили в клинике Харьковского института усовершенствования врачей. Кстати, это была первая в Союзе кафедра психотерапии и медицинской психологии. Заведовал кафедрой профессор Аркадий Тимофеевич Филатов, высокий эрудит-энциклопедист, судебный психиатр, клиницист, психотерапевт от бога.