Реквием
Шрифт:
— Кукурузы не жалко. Но может случиться заворот кишок. В Городище молодой чабан на стыне (летней овчарне) объелся кукурузы и к утру, там же, на стыне, помер. Живот был, как барабан. Приезжали из прокуратуры и забрали тело с собой. На вскрытии стало ясно, что умер чабан от заворота кишок, переполненных, едва пережеванными зернами вареной кукурузы.
Одновременно вспомнил. Каждое лето выпасал в колии (по очереди) стадо коров. По краю долины Куболты, ближе, где колхоз сеял кукурузу, разводили костер. Не дождавшись прогорания углей, пекли кукурузу. Ели,
В Мошаны приехали поздно. Подъехали к импровизированному, расположенному в приспособленном помещении, спортзалу. Как из под земли появился завхоз Сергей Васильевич. С ним был сын и еще двое соседей, живущих рядом с школой. Саша спросил:
— Где директор?
Сергей Васильевич ответил:
— Его сегодня нет. Сказал разгрузить и принять по накладным без него.
Лаборант поймал на себе короткий, но выразительный взгляд водителя. Сказал:
— Заночуешь на квартире, где я живу. Кровать есть. Отоспишься, позавтракаешь и поедешь.
— Нет! Я завтра с утра должен быть дома. Я обещал. А потом на работу. Машиной надо заняться.
Но Сашин голос, его интонации, говорил совсем о другом. Лаборант подошел к завхозу и отвел его в сторону.
— Сергей Васильевич! До зарплаты нужно двадцать пять рублей. Раньше просто не смогу отдать.
По тем временам это были большие деньги, в среднем четверть зарплаты.
Из внутреннего кармана завхоз достал бумажник и вытащил купюру. Лаборант вернулся к Саше.
— Я подъеду с тобой до центра.
Идти ему нужно было в совсем противоположную часть села.
У магазина Саша притормозил. Выходя из машины, лаборант положил на сиденье двадцать пять рублей. Саша возмутился:
— За кого ты меня принимаешь? Ты мне испортил мне весь день этими деньгами!
Лаборант нашелся. Сказал, раньше прочитанное:
— Саша! Не все меряется одними деньгами. Я понял, что ты это знаешь лучше меня. Чайная работает допоздна. Вернешь долг. Спасибо тебе за сегодняшний день. И вообще: — Будь уверенным в себе!
— И не теряй надежду! — закончил Саша. Они крепко пожали друг другу руки.
Попрощались. Казалось, навсегда.
Когда лаборант собирался хлопнуть пассажирской дверью ЗИСа, Саша неожиданно крикнул:
— Колбасу забери! Наутро у тебя будет завтрак. А хлеб оставь. Дожую до Кишинева.
Отказываться было бесполезно. Оторвав кусок бумаги, лаборант завернул остатки колбасы и сунул в карман плаща. Прощально махнув рукой, лаборант захлопнул дверь. Резко газанув, машина тронулась с места и скоро скрылась за плавным поворотом.
Спускаясь в лощину, которая делит село на две половины, нащупал в кармане колбасу. Вытащил, развернул. Колбасу проглотил, едва поравнявшись с колодцем у школы.
Вернувшись на квартиру, лаборант ожидал, что свалится, как говорят, мертвым сном. Но сон не шел. Он снова и снова переваривал, спрессованные во времени, события прошедших суток. Потом вспомнил Сашу Катенича:
—
Незаметно для себя провалился в глубокий, беспокойный сон. Приснилось, что голова так и не отогрелась, несмотря на то, что в комнате было тепло. Внутри головы все казалось ледяным. А потом приснился какой-то город, расположенный на склоне холма. В самом начале склона было ясно видно большое, с колонадой, здание. Над зданием висел золотой полукруглый огромный купол, закрывающий пол-горы. Купол отражал яркий, слепящий глаза, солнечный свет, отзывающийся головной болью где-то глубоко, далеко за глазами.
Утром проснулся разбитым, не отдохнувшим. По дороге на работу заметил, что снова видит только пол-мира. Смотрел в центр ели, высаженной перед школой, а видел только правую ее половину. Левое поле зрения было затянуто плотной серой пеленой с медленно клубящимися, как у облаков, краями. А потом началось невообразимое. Сильнейшие головные боли, где-то далеко, за глазами, до самого затылка. Снова, как вчера в Лазовске, внутри черепа колыхалось вместо мозга болезненное желе. Потом все прошло.
Периодически после каждой простуды одолевали навязчивые сны со слепящими золотыми куполами. А на утро снова видел только половину мира. Через два-три часа после начала половинной слепоты регулярно возобновлялись сильные головные боли.
Проработав год лаборантом, поступил в медицинский институт. В октябре прошли организованную комплексную медицинскую комиссию. Особенно дотошным оказался, небольшого роста, худой, чуть сутулый с гладко зачесанными назад волосами, невропатолог в больших очках. Несмотря на то, что студент не жаловался из-за боязни быть отчисленным по состоянию здоровья, доцент кафедры, как опытный следователь вытянул из него все сведения о былых травмах, простудах, переохлаждениях и симптомах. Вернул на повторный осмотр к окулисту. Окулист занималась им более получаса.
Покинув помещение комиссии, открыл амбулаторную медицинскую карту студента и прочитал:
Диагноз: Шейный ганглионит с редкими вегетативными пароксизмами. Базальный рецидивирующий арахноидит? Преходящая гемианопсия. Нейроциркуляторная дистония по смешанному типу.
Из института не отчислили, но и о поблажках тоже не было речи. Занимался, как все. Сессии сдавал больше на отлично с последующей повышенной стипендией. Впервые имевшие место осенью шестьдесят четвертого болезненные проявления беспокоили все реже и менее интенсивно.
Будучи на третьем курсе, после обеда в столовой мебельной фабрики, спешил на кафедру общей хирургии 4-й гор. больницы. Проходя мимо мастерских троллейбусного парка по Фрунзе, послышалось:
— Женя!
Повернулся вокруг. Никого.
— Показалось…
Сделал шаг, второй…
— Женя! Будь уверенным в себе!…
Вне воли и сознания ответ был незамедлительным:
— И не теряй надежду!
Сильно согнувшись, смотровую яму под троллейбусом покинул и вышел на тротуар… Саша Катенич.