Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969
Шрифт:
Утром, после трёхдневного голодания, наконец-то мне принесли немного покушать. Хирург на обходе проверил шов и сказал, что всё идёт нормально.
Был конец сентября, а погода была ненастная. Шёл снег с дождём. Через два дня я захотел в туалет, который находился на улице. Встал и пошёл. Было холодновато, поскольку из одежды на нас была только нательная рубашка да кальсоны, даже халатов не было. Мой поход на улицу увидел солдат-молдаванин, которому тоже удалили аппендицит в тот же день, что и мне. Следом за мной он тоже отправился в туалет. А на другой день у него резко поднялась
В госпитале я в основном проводил время, лёжа на койке за чтением книг. Прочитал ещё «Танкер „Дербент“» Юрия Крымова и какую-то фантастику об аппарате, движущемся под землёй и управлявшемся находящимися внутри него людьми. Может, что-то ещё читал, но остальное не запомнилось.
Прошло девять дней после операции. Нас с молдаванином выписали из госпиталя вместе, в один день. Каждый из нас пошёл в свою часть.
Глава 66. ПИСАРЬ
Из госпиталя я пришёл прямиком в штаб части. Направлялся в комнату приезжих, когда – вот судьба! – встретил своего начальника заставы, который меня провожал в госпиталь одиннадцать дней назад. Он был уже в звании капитана и при новеньких погонах. Мы с ним по-военному поприветствовали друг друга, а потом поздоровались за руку. Я его поздравил с присвоением нового звания, а он меня – с выздоровлением.
– Готов нести службу на заставе, товарищ капитан! – доложил я.
– Да погоди ты с заставой, – отмахнулся он. – Я теперь начальник штаба учебного батальона. Мне вот писарь как раз нужен. Пойдёшь ко мне в штаб?
– Я согласен. Спасибо, – ответил я, не раздумывая.
– Пойдём сразу в штаб. Там есть койка, на которой ты будешь спать. А я сообщу в отдел кадров, чтобы тебя не «потеряли».
Вот так случайная встреча изменила мою судьбу минимум на три месяца. Это время я не буду ходить в ночные наряды в мороз и пургу. Писарь из меня, надо признать, никудышный, так как за прошедшие семь лет после школы кроме писем (да ещё одного летнего сезона учётчиком в тракторной бригаде) я ничего и не писал.
В штабе батальона я находился в течение полутора суток. Как выяснилось, одной из обязанностей писаря штаба учебного батальона было поддерживать благоприятную температуру в помещении, то есть топить печь. Она была большой, круглой, высотой аж до потолка, вделанная в кирпичную перегородку и обитая железом. Покрашена она была в чёрный цвет. Одна половина печи выступала в один кабинет, другая – в другой. Эта печь, по-моему, называлась голландкой.
Дальний кабинет занимал командир батальона со своим заместителем, а в первом (проходном)
Топить нужно было дровами, которые приходилось носить со склада. Это оказалось довольно далеко. В первый же день я отправился за дровами. Набрал столько, сколько, по моему мнению, было необходимо, но почувствовал боль в правом боку. Пришлось половину оставить. Мой начальник увидел меня и понял, что рано мне носить тяжести. Я и сам не ожидал такой подляны от своего организма. Второй раз я принёс ещё меньше дров. Начальник штаба вздохнул и сказал:
– Придётся нам с тобой распрощаться, Фёдоров. Завтра подыщу тебе замену. Но ты не переживай, пойдёшь писарем в учебную роту, там не нужно будет поднимать и носить тяжести.
На другой день я был уже писарем второй роты. Жил я и работал в общей казарме. В дальнем углу перед окном находилась моя койка и письменный стол. Поначалу приходилось писать много. Нужно было выписать всем ста двадцати новобранцам служебные книжки. А писать приходилось в присутствии каждого в отдельности, плюс ещё успевать заносить некоторые анкетные данные в журнал. Выводил буквы я старательно, поэтому получалось медленно. Одно радовало, что почерк у меня был неплохой. Так меня научила первая моя учительница. Писать приходилось вечерами, поскольку днём ребята были на занятиях.
Постепенно я сдружился со старшиной роты, сержантом, родом из Подмосковья. Он мне доверил ходить на почту за письмами и посылками. Я брал двоих солдат из роты и шёл на почту. Посылок обычно было немного.
Письма мы раскладывали на моём столе, а посылки несли в каптёрку, и там в присутствии адресата их вскрывал старшина. Иногда нас чем-нибудь угощали. А однажды в посылке обнаружилась бутылка крепкого спиртного. Старшина заявил:
– В армии спиртное не положено!
– Я не просил, – начал оправдываться хозяин посылки. Потом пожал плечами: – Что хотите, то и делайте.
Мы пошли на компромисс, распив бутылку на троих.
Как-то утром к нам в казарму зашёл дежурный офицер части. Рота была на физзарядке. А я спал, поскольку считал, что команда «Рота, подъём!» ко мне не относится. Дежурный, подойдя к моей койке, спросил у командиров, находящихся в казарме:
– А это кто?
– Писарь.
Этим словом всё было сказано. Я слышал этот разговор, но глаз не открывал, и меня никто не тронул. Обычно я поднимался, когда уже нужно было готовиться к завтраку.
7 ноября, в День Великой Октябрьской социалистической революции мне поваляться в постели не удалось. Всю нашу роту подняли для участия в параде в городе Ахалцихе. После завтрака мы переоделись в парадную форму и вышли на построение. Нас передвигали, переставляли в разные места колонны, как будто кто-то играл в громадный тетрис. Когда, наконец, по мнению командиров, удалось добиться какой-то стройности, начались тренировки по строевой подготовке на плацу. Я вспомнил, как два года назад сам здесь же постигал азы армейской шагистики.