Рембрандт должен умереть

Бершидский Леонид Давидович

Иван чувствует, как краснеет от стыда.

– Прости меня, Том, я просто не видел другого выхода. Мне позвонила Софья и сказала, что картины никуда не вывозила. Попросила приехать к ней в Бруклайн и сказала, что видела тебя там возле дома и что ты за ней следил. Поэтому я решил, что лучше тебе на некоторое время исчезнуть у нее из виду.

– Ну, я так и понял, что ты решил потеряться и все сделать без меня, – не без сарказма отвечает Молинари. – Все равно потом пришлось звать меня на помощь, умник. В общем, я нервничал, так что решил посмотреть, что в доме, возле которого стоял этот чертов фургон. Вскрыл замок булавкой. И только зашел в переднюю, как получил по башке чем-то

тяжелым. И вырубился. Просыпаюсь и вижу вот эту рожу. – Молинари трясет распечаткой. – Этот парень плеснул мне в лицо водичкой, а потом говорит: «Ты что здесь делаешь? Я тебя еще в Бруклайне видел, какого черта следишь за нами?» У него русский акцент был, сильный, не как у тебя, так что все как в фильме про русскую мафию. Говорю ему: «Чем это ты меня?» А он мне показывает бейсбольную биту. Я, говорит, держу это как раз для таких, как ты. Проваливай, говорит, пока я не позвонил копам. Я ему: копам? И картины тоже им покажешь? А он: картины, дурак ты этакий, остались в Бруклайне, а кататься мы ездили, чтобы ты увязался за нами и получил по башке. Только и там их уже, наверное, нету. Так что вали отсюда, а то еще вломлю. Ну, обычно я бы не стал такое слушать, но, если честно, башка у меня раскалывалась. Она вообще крепкая, но он здорово меня битой-то приложил. В общем, я не стал спорить и вышел. Я умею признавать, что проиграл. Ну, фургона на улице уже не было, конечно. Но я в тебя верил, Иван.

Штарку просто до боли стыдно. Ведь Молинари получил по голове, стараясь ему помочь. Но важнее другое: теперь они, по крайней мере, знают, где можно начинать искать Савина.

– Ты же наверняка пробил по базам и этот дом, и этого парня?

– Конечно. Дом принадлежит одному итальянцу, но он его сдал внаем. Чуваку по имени Питер Суэйн. Ну, я приглядывал за домом. Этот чувак еще там – живет себе, ходит в магазин за молоком, получает «Бостон Херальд»… Ничего подозрительного. Пару раз выходил в пивную, выпивал кружку-другую «Сэма Эдамса». А еще с ним там живет подружка. Пухленькая, темные волосы. Намного младше него. Он-то седой уже весь, в морщинах, лет ему, наверно, под шестьдесят. Я его не трогал, ждал, что ты позвонишь. И правильно, значит, ждал: оказывается, ты его знаешь.

– Знаю. Он был преподавателем, когда я учился на художника.

– Ты? Художник? – Молинари заливается хохотом. Вирсинга тоже не может сдержать улыбку.

– Ну да, смешно. Поэтому я и не художник никакой. Нам надо навестить этого мистера Суэйна, Том. Думаю, и вам будет интересно, Арьян. Но, наверное, после директора музея.

– Да-да, набираю номер. Просто не мог пропустить этот великолепный рассказ, – отвечает Вирсинга, нажимая кнопки на своем побитом старом мобильнике.

Через десять минут встреча с Джиной Бартлетт назначена, но не на сегодня: на это надеяться, конечно, не стоило. Им надо быть в музее завтра в два часа. Вирсинга отправляется благодарить своего гарвардского коллегу, и Штарк с Молинари остаются вдвоем.

– Ну что, навестим нашего друга мистера Суэйна? – предлагает сыщик. – Или, если хочешь, просто посмотрим издали на него и его подружку.

– Я бы пока посмотрел издали, – говорит Иван. И объясняет Молинари, что именно Суэйна-Савина он подозревает в подделке картин.

Сыщик долго разглядывет фотографию «Красного дозора» на айподе Ивана.

– Что это за форма на них?

– Красной армии времен Гражданской войны.

– Какой еще Гражданской? Между Севером и Югом?

Молинари, в отличие от голландского профессора, явно не читал книг по русской истории.

– Не вашей, нашей. После коммунистической революции у нас была гражданская война. Красные – коммунисты –

против белых, которые были за царя. Ну, или, скажем так, за старую Россию.

– Гражданская война, в которой обе стороны за рабство, только разное? Круто.

Где сыщик почерпнул такое понимание послереволюционного российского конфликта идеологий, Штарк спросить не успевает: Молинари разглядел девочку, оказавшуюся на пути красного отряда.

– Да это же твоя Софья!

– Ну да. Они с Савиным были женаты. Правду сказать, Савин увел ее у меня.

Это признание дается Ивану нелегко: сильнее, чем говорить о личной жизни с чужими людьми, он ненавидит только драться. Но Штарк заранее решил на этот раз не держать от Молинари секретов: после истории с паспортом он полностью доверяет итальянцу. Должен же он кому-то доверять, в конце концов.

– То есть я правильно понимаю, что ты тут собираешься мстить парню, который увел у тебя девчонку? – Молинари просто потрясен новыми вводными: в такую мыльную оперу он точно не ожидал попасть. – И ради этого я возил тебе паспорт в Амстердам?

– А ты что, еще не понял, что работаешь у меня на побегушках? Том, послушай меня спокойно, а? Я подозреваю Савина, то есть теперь Суэйна, в том, что он подделал картины, потому что еще двадцать лет назад этот дядька был помешан на голландских мастерах. Хотел быть, как они. И вот в Москве я увидел на выставке эту работу. И… сразу вспомнил картины, которые мы с тобой видели в Бруклайне. Думай про меня что хочешь, но я чувствую, интуитивно чувствую тут очень сильную связь. Может, потому что я сам хотел стать художником и даже немного учился. А может, и вправду только потому, что Софья когда-то ушла к нему. Понимаешь меня?

– Боюсь, что понимаю. У тебя худший из мотивов, ты просто ревнуешь свою женщину. Кроме этого, у тебя нет других реальных причин считать, что картины – фальшивые.

– Есть еще одна косвенная причина. Почему картины всплыли только сейчас? Чтобы изготовить копии такого качества, к тому же на старинных холстах, да еще красками, которые могут выдержать проверку, нужны годы.

– Это тоже домыслы, – упрямо мотнув головой, отметает уговоры Ивана Молинари.

– Так что, мы будем дальше проверять мою версию? Или ты уже окончательно решил, что я придумал ее просто из ревности? – Иван снимает очки и поднимает подслеповатые глаза на Молинари. – Можешь прямо сейчас съездить мне по морде, если считаешь, что я зря сгонял тебя с этим паспортом. И разойдемся в разные стороны.

С минуту Молинари молча смотрит на Ивана.

– Очень хочется разбить тебе физиономию. Но сначала скажи мне вот что. Если этот Суэйн подделал картины, почему он никуда не уезжает из своего дома? Живет как ни в чем не бывало, трахает свою подружку, ходит в паб…

– Думаю, ждет, когда его подделки вывесят в музее, – отвечает Иван. – На его месте я бы захотел посмотреть. Это художник, понимаешь?

– А я бы на месте такого художника, получив деньги за фальшивки, поехал бы куда-нибудь на Багамы. Или на Каймановы острова. А посмотреть на картины – вернулся бы. Очень ненадолго.

– Кто тебе сказал, Том, что он получил деньги за картины?

– Ну… никто, но ты вообще почти ничего мне не рассказал с тех пор, как мы встретились в Амстердаме. Если он не получил деньги, какого черта он отдал фальшивки?

– Не знаю. И еще одного не знаю: где в таком случае оригиналы. Если они у Савина-Суэйна, вряд ли он рискнет далеко от них уехать. Может быть, они как раз в этом доме.

Молинари снова замолкает. И через минуту произносит уже менее уверенно:

– Все это теории. Если бы ты сразу все это мне сказал, я послал бы тебя подальше.