Ремесленный квартал
Шрифт:
Рыжий, услышавший в голосе наставника — воспитателя — отца — матери знакомые интонации неожиданно издал такой ответный рёв, который враз перекрыл окружающий гвалт. Казалось, спины драчунов, продолжавших лупцевать мастеровых, напряглись, волосы зашевелились. А инстинкты, впитанные с кровью матерей истошно завопили: «Осторожно! Опасность! Нужно прятаться!»
Тройка на телеге, неожиданно потерявшая своего мессию, увидела нового реального противника и поспешила навстречу. Правда, только двое — третий получил смертельный удар в висок — это был следующий камень, направленный уверенной рукой гоблина. Он жалеть их не собирался.
Быстрый взмах — праща в карман, в правую руку тут же впрыгнул родовой кинжал, а в левую — нож. Он помчался к ближайшей копошащейся куче, под которой, он знал,
Удар по колену сапогом, добивающий в грудь кинжалом, бросок ножа, укол в бок, уход от тяжёлого замаха, бросок следующего ножа, удар в плечо — он покатился, приостановился и в низкой позиции стал наносить колющие и режущие удары, неизменно отзывающиеся криками боли и проклятий.
Несмотря на низкий рост — по грудь среднему взрослому человеку, а может и благодаря ему, он знал, что является неудобным соперником для людей. Тем более, применяя тактику, успешно отработанную не единожды и на гораздо подготовленных противниках (кстати, бывший чуть выше его гном Ностромо, тоже был спец в этом): когда находишься в окружении и калечится всё, до чего можешь дотянуться, а сам виновник, действующий ниже горизонта зрения, замечается не сразу. В общем, спустя совсем непродолжительное время после своей атаки он лицезрел бездыханное, окровавленное тело своего недавнего кормильца и любителя поговорить. К сожалению, времени останавливаться и проверять, в каком тот состоянии, не было.
В это же время, когда гоблин мчался к хлипкой баррикаде, которая уже начала поддаваться под людским напором и потихоньку смещаться, тролль превратился в сгусток неукротимой ярости. Огромный и страшный. Первыми его жертвами стали парочка отмороженных телохранителей, инстинкт самосохранения которых был потерян с разрывом материнской пуповины, либо заглушен наркотиками — они вполне серьёзно полагали, что смогут остановить снежного тролля! Первый упал с проломленной головой, даже не успев замахнуться своим длинным ножиком, второй схлопотал удар в живот торцом бревна, после которого он бы вряд ли очнулся, но Рохля лёгким пинком добил его, свернув шею — мелочей в уничтожении врагов нет. Остальные, успевшие преодолеть баррикаду, устрашённые новым противником, даже не пытались сопротивляться, начали разбегаться, словно мыши-полёвки, оставляя лежащие вперемешку тела защитников района и нескольких своих, подталкиваемые сзади ужасным рёвом и наступающими безжалостными ударами, каждый из которых неизменно уменьшал их количество. Панический страх прибавлял людям прыти и прыгучести. Но они мешали друг другу, спотыкались, падали и гибли под неотвратимой поступью. Последние замешкавшиеся в силу выяснения первоочерёдности преодоления преграды, получили мощный толчок взятым поперёк бревном, и буквально перелетели сцепленные телеги и рухнули на головы опешившим и волнующимся от непонятности происходящего людям, изрядно утерявшим первоначальный задор, что говорило о первоначальной разобщенности толпы и никудышных бойцовых качествах каждого отдельного участника. Их товарищи, сломя голову, выскакивали с той стороны, а какая-то стремительная фигура, настигающая неудачников, ещё совсем недавно праздновавших победу и собственнически поглядывавших на беззащитные дома.
Худук мстительно представлял жуткое разочарование многих, желавших под удобным лозунгом (считай, по прямому разрешению церкви; старая она или новая — не суть важно) потешить до поры до времени скрываемые потребности к разрушению. А тут такой конфуз: вместо весёлой (после разграбления трактира) и приятной (мужчины успели отведать сладкой сопротивляющейся женской плоти) прогулки с полным ощущением вседозволенности, кое-кто как-то вдруг получил по голове! Хорошо, если отделаются мигренью и притащатся домой к жене и детям не солоно хлебавши, в синяках и боевых царапинах, которые только супруге можно показать, гораздо хуже, если думательная часть тела скатится в сточную канаву, а синюшное тело пополнит штабель братской могилы за городом…
Рохля, понявший, что ситуация «выровнялась», наконец отложил дерево в сторону, и принялся за иное, менее смертоносное, но всё равно очень поучительное
Он выбирал шевелящиеся тела, брал за руку и ногу, слегка раскачивал и отпускал в свободный полёт, который был достаточно короток и вряд ли приятен.
И тут на телегу наконец-то уверенно вылез гоблин, походя скинув чуть не долетевшее до конечного пункта бессознательное тело, обвёл презрительным взглядом волнующееся море (скорее — озеро) недоумённых голов, запрудившее всё пространство моста и слегка растёкшееся вдоль ограды канала на той стороне, удовлетворённо кивнул сам себе: тут было более трёхсот человек точно. Три десятка прорвались на эту сторону, а потом вернулся в не совсем товарном виде в лучшем случае десяток. Буркнул негромко и непонятно: «Сейчас проверим», и неожиданно закрутился на месте, завыв на низкой ноте.
Невольные зрители, некоторые даже с любопытством наблюдали за непонятным представлением. Кое-кто из них, наверняка немногие, узнали в низеньком ушастом существе гоблина, то бишь представителя одной из рас «тёмных», но поделиться с соседями по толкучке интересной новостью, кстати, при достаточном времени имевшей все шансы опять сплотить толпу перед ненавистными иными. Но как раз времени и не осталось.
Худук резко остановился, пошатнулся, пытаясь устоять на ногах от инерции, вытянул перед собой к людской массе руки со скрюченными пальцами. Из его оскаленной пасти сейчас неслось протяжное и пронзительно высокое: «И-и-и!..» Ближайшие, буквально находящиеся в паре локтей перед ним заволновались сразу. А потом волна паники и беспричинного страха стала, будто круг на воде (односторонний) распространяться дальше, заставляя нервничать и в полной мере ощущать себя зажатыми между такими же, как они, беднягами… и чувствовать свою полную беззащитность.
Гоблину ещё не приходилось воздействовать на такое большое и скученное количество разумных, но он был уверен в себе. С другой стороны он на самом деле понимал, что достаточно напугать передних, чтобы они дрогнули, а уж их паника распространится, как лесной пожар засушливым летом. Несмотря на плотность рядов, он чувствовал, что эксперимент будет успешен.
Последним аргументом, который смог переломить ситуацию и невольное противостояние передних, желавших поскорее оказаться как можно дальше от этого места и продолжающих напирать задних, явилось появление рядом с маленькой фигуркой огромного страшного тролля, с ног до головы испачканного в крови.
Людская масса качнулась раз, второй, сломались перила с правой стороны моста, с криком посыпались в воду дёргающиеся изломанные фигуры, неожиданно визгливо и как-то страшно заголосила придавленная женщина, от мощного единого порыва попадали те, кто был в самом конце, кто хотел поучаствовать на празднике смерти, но кому казалось, что уже опоздал. И по их телам, безжалостно затаптывая, помчались, как напуганные пожаром или наводнением дикие животные, люди…
Когда примчалось впопыхах собранное по ближайшим домам ополчение во главе какого-то цехового старшины, то они в полном обалдении и шоке лицезрели такую картину: безмятежно развалившегося на одной из телег, исполнивших буфер перед мародёрами тролля и склонившегося над растерзанным телом одного из подмастерьев второго «тёмного», небольшого, но по слухам чрезвычайно опасного. И множество бездыханных или едва шевелящихся и стонущих (в том числе дежуривших здесь часовых) тел, что будто сломанные куклы покрывали мостовую на подступах к району ремесленников. Самые первые и зоркие ещё могли видеть стремительно удаляющиеся спины бегущих прочь людей. Вскоре, впрочем, растворившихся в улицах, выходящих на площадь перед мостом…
Вновь запели птицы, укоризненно поглядывая на беспокойных двуногих, довольные уже тем, что прекратил этот ужасный шум.
Глава 5
Оливия в который раз пожалела о своём опрометчивом поступке. Не сказать, что у неё отсутствовала авантюрная жилка — этого добра в ней было выше крыши, и все окружающие близкие и знакомые констатировали в ней эту сумасшедшинку в поступках и эпатаж в поведении. Но ведь должна быть некая грань между мимолётной угодой себе и благоразумием!