Ремиссия
Шрифт:
Сережа плачет, спрятавшись в углу и заткнув уши.
Надя отбегает с тазиком в руках.
Олег шепчет что-то окровавленными губами…
Маленький Костя рисует дракона с разверстой пастью цветными мелками на асфальте во дворе.
Во двор на большой скорости въезжает машина.
Визг тормозов…
Костя оборачивается…
Кладбище.
Идет дождь.
Три свежие могилы, все в цветах и венках, обтянутые целлофаном фотографии Анны Даниловны, Оксаны
Опираясь на ограду, с непокрытой головой, в легком летнем пальто стоит Павел. Струи дождя текут по его лицу.
1 сентября в городе.
Нарядные Олег и Надя ведут в школу счастливого и гордого Сережу. В руке у него огромный букет георгинов, за спиной — новенький ранец.
Свободной рукой он вцепился в руку отца. Отца, а не матери…
Вечер.
Олег и Надя читают, лежа в постели.
Наконец, Олег откладывает книгу, гасит свет и притягивает к себе смеющуюся, шутливо отбивающуюся книгой Надю.
Театр.
Олег и Надя слушают оперу — какая-то оригинальная, новаторская постановка.
Олега в залитой черной кровью рубашке везут в машине «скорой помощи». Все его тело содрогается в конвульсиях, рот приоткрыт, глаза выкатились из орбит.
Церковь.
Обряд отпевания.
В гробу лежит Вася, почти неузнаваемый под слоем специального грима.
Плачущий Сергей Данилович обнимает плачущую жену.
Среди присутствующих — Надя в черном платочке, с горящей свечкой в руках: потрясенная, бледная.
Олег, Надя и Сережа завтракают в угрюмом молчании, выражение лица у всех троих — отрешенное и испуганное.
Мрачный Олег сидит на работе, на совещании и, кажется, совсем не слушает, о чем идет разговор.
Поздняя осень.
Вечер. Темно. Идет мелкий дождь. Светят фонари и окна домов.
Олег едет на машине знакомыми улицами. Он бледен и угрюм.
Остановив машину во дворе, не спешит выйти. Сидит, откинувшись на спинку сиденья, закрыв глаза.
Выходит. Запирает машину. Идет через темный двор.
Входит в квартиру. Там темно и тихо. Только под дверью Сережиной комнаты — полоса бледного света.
Не раздеваясь и не разуваясь, прямо в мокром плаще и ботинках, Олег подходит к двери, приоткрывает, заглядывает…
При слабом свете ночника он видит Сережу, спящего в объятиях спящей Нади.
Постояв минутку, Олег закрывает дверь и идет в прихожую раздеваться.
Олег в магазине игрушек. Выбирает среди конструкторов подарок сыну.
Внезапно его скручивает боль, он падает на пол…
К нему бегут люди, окружают его…
Олег корчится от боли и кричит, лица людей кажутся ему причудливо-искаженными.
Олег
Заходит Надя — тоже в черном. Подходит к нему, обнимает за плечи.
Олег обхватывает ее руками, утыкается головой ей в живот. Плечи его вздрагивают.
За окном идет снег. Синий свет уличного фонаря разливается по стене, высвечивая фотографию Сергея Даниловича в рамке с траурным черным уголком.
Новый год. Олег и Сережа наряжают елку в печальном молчании.
Сережа подает игрушки.
Олег вешает их на елку.
Луч света падает на его запястье.
На запястье — симметричный темный кружок.
Солнечный зимний день. Каток.
Сережа и Надя катаются на коньках.
Олег сидит на лавочке и с грустью смотрит на них.
Больница.
Длинный коридор. Двери палат. В конце коридора смутно белеет окно. Санитарка моет пол, вяло макая намотанную на швабру тряпку в ведро и возя ею в луже на линолеуме.
Надя медленно идет по коридору. На ногах — тапочки, в одной руке — сапоги, она их держит за голенища, в другой — пакет. Здоровается с санитаркой. Та отвечает хмурым взглядом и, словно нехотя, кивает.
Возле поста медсестры Надя останавливается. Настольная лампа горит, медсестра склонилась над журналом. Надя здоровается — медсестра поднимает голову.
— Как он сегодня? — тихо спрашивает Надя.
— Без изменений, — быстро отвечает медсестра и отворачивается к шкафчику за спиной, открывает, достает из баночки таблетку, заворачивает в бумажку и кладет на стол: — Вот, возьми. А то ведь сразу прибежишь просить…
— Ему так… больно? — дрожащим голосом спрашивает Надя.
— Больно.
— А укол… Нельзя?
— Строго по часам. Сама ведь знаешь… — медсестра сочувственно смотрит на Надю:
— В шесть делали. Теперь — только в двенадцать.
— Но ему ненадолго хватает, — шепчет Надя.
— Привыкание, — бормочет медсестра, снова утыкаясь в журнал. — Естественная реакция организма. Только твой как-то уж очень быстро привык… Но здесь уже ничего нельзя поделать.
Надя берет со стола таблетку в бумажке и идет в самый конец коридора, к крайней палате, у окна.
Дверь палаты приоткрыта. Из палаты доносятся хриплые стоны — человек стонет мерно, словно капает из крана вода или тикают часы:
— А… А… А…
Надя на мгновение задерживается у двери палаты, глубоко вдыхает, сглатывает — и толкает дверь плечом. В палате — три кровати. На одной спит мужчина, накрыв голову подушкой. На другой — молодой парень, иссохший, лысый, к руке тянется трубочка капельницы. На третьей — Олег. Он страшно исхудал, лежит, запрокинув голову, небритый, глаза полузакрыты, из широко раскрытого рта доносятся хриплые стоны. К его руке тоже тянется трубочка капельницы.