Ремиссия
Шрифт:
Молодой парень с соседней кровати с ненавистью смотрит на Надю и капризно говорит:
— Хоть бы ты его скорее забрала, что ли! День и ночь орет, никаких сил больше нету… Тот-то, — он кивает на спящего соседа, — полуглухой, он хоть спать может. А я… Я здесь для лечения лежу, мне тоже сон нужен!
— Олег тоже для лечения здесь лежит, — спокойно отвечает Надя, ставя сапоги — на пол, пакет — на стул.
— Да какое ему лечение?! У него уж четвертая стадия! Лечение… Другим только мучение — его лечение! Забери ты его, пусть дома умрет… В кругу семьи.
При
— Олежек! Олежек, я пришла…
— Он не слышит тебя! Он ничего уже не понимает! — злобно бормочет парень с соседней койки и передразнивает Надю: — «Олежек», «Олежек»…
Надя продолжает гладить лицо Олега. Тот открывает глаза, смотрит на нее и принимается стонать еще громче.
— Я сейчас тебе лекарство дам… Тебе легче станет, — дрожащим голосом говорит Надя. Берет с тумбочки бутылку с минеральной водой, наливает в кружку, опускает в кружку трубочку для коктейля. Кладет таблетку в рот Олега, подносит трубочку к губам… Олег жадно сосет воду, потом откидывается на подушки и начинает кричать во всю силу легких:
— А-а-а! А-а-а!
Мужчина с соседней койки просыпается, скидывает с головы подушку, садится на кровати, испуганно смотрит на Олега… Потом тяжело вздыхает и снова накрывает голову подушкой:
— Ох, господи, грехи наши тяжкие…
Олег кричит.
— Не помогло ему твое лекарство! — смеется парень с соседней койки.
Надя разворачивается и выплескивает ему в лицо остатки воды из кружки. На секунду парень потрясенно замирает. Потом стирает воду с лица и кричит:
— Сука! Хулиганка! Над больным глумишься! Фашистка!
Надя выбегает из палаты. Навстречу ей по коридору не спеша идет медсестра. Надя прижимается спиной к стене, медленно сползает, садится на пол, зажимает уши ладонями, чтобы не слышать криков Олега, зажмуривается… Медсестра входит в палату.
Из палаты несутся крики Олега и истерический голос парня:
Я лечащему врачу пожалуюсь! Я матери скажу, она к главврачу пойдет! Я завтра же, завтра, — голос его прерывается кашлем и он принимается мучительно, натужно кашлять, потом — кричать, совсем как Олег.
Медсестра выходит из палаты, мгновение смотрит на сидящую на полу Надю и бежит по коридору к процедурной. Возвращается с металлическим лотком, в котором лежат два шприца. Входит в палату.
Надя сидит, зажмурив глаза и зажав ладонями уши. По щекам ее текут слезы. Она шепчет:
— В кругу семьи… В кругу семьи…
В памяти ее всплывают — словно записанные на любительской видеопленке — сцены последнего дня рождения Сережи. И память — словно стоп-кадром — выхватывает лица тех, кто умер за последний год: Анна Даниловна, Оксана, Сергей Данилович, Вася, Мария Петровна, Костя…
Медсестра выходит из палаты, трогает Надю за плечо. Надя медленно отнимает ладони от ушей, со страхом прислушивается: криков больше нет.
— Побудь с ним немного…
— Да, зря… Простите, — шепчет Надя. — Скажите, а… Олега скоро… Выпишут? Я знаю, умирать их домой отдают… Но у меня сыну шесть лет. Он не должен этого видеть.
— Может, в хоспис определят… Вы ведь из Центрального округа?
— Из Центрального…
— Может даже, вне очереди. Парень-то молодой и ребенок маленький — особые обстоятельства.
А ремиссии… Ремиссии, конечно, ждать уже нельзя? — скороговоркой спрашивает Надя, но смотрит на медсестру с отчаянной надеждой.
— Вряд ли… Вообще-то, на этой стадии редко… Но он у тебя живучий! Сколько раз он с того света вылезал? Пять? Шесть?
— Восемь… Восемь раз. За два года болезни.
— Может, еще раз повезет. Ты надейся. Потому что медицина сейчас, как говорится, не всесильна, но и предсказать наверняка ничего тоже не можем, такие чудеса иной раз случаются… Бывает — все, умирает человек. А потом — р-р-раз! — и встает. И своими ногами уходит.
— Но потом возвращается… Они всегда возвращаются, да?
— Ну… Почти. А все-таки — лишние полтора месяца жизни! А то и пол года! А бывает — вообще пять лет. У твоего-то ремиссии какие-то короткие. Врачи даже удивляются. Наступают внезапно, а длятся недолго…
Разговор прерывают крики, доносящиеся из палаты где-то в середине коридора. Хриплые, отрывистые крики, похожие на крики Олега.
— Ой, побегу, — медсестра вскакивает и бежит к палате, из которой доносятся крики.
Надя медленно поднимается, хочет войти в палату и не решается.
Подходит к окну.
Медленно падает снег. Недалеко от окна, на больничной аллее, горит фонарь, отбрасывая на снег желтый свет. В этом световом пятне маленький мальчик лепит крохотного снеговичка. У него такая же курточка и шапочка, как у Сережи. Он поднимает голову и… В какой-то момент Наде кажется, что это — Сережа. И тут же стекло запотевает. Она трет стекло ладонью, снова смотрит. Нет, это не Сережа. Это какой-то другой мальчик.
Надя отворачивается от окна и заходит в палату.
Парень-скандалист спит, широко раскрыв рот и хрипло дыша. Олег, наоборот, лежит, чуть повернув голову на подушке и вполне осмысленно смотрит на Надю.
— Олежек! Милый…
Надя подходит, склоняется, целует его, гладит по небритой щеке.
— Больно… Больно, Надя, — шепчет Олег. — Очень больно. Хуже… Не было так… Сейчас — хуже… Сил нет… Умереть бы скорее!
— Олежек… Я… Я поговорю с врачом! — беспомощно лепечет Надя. — Может быть, какое-нибудь другое лекарство или…
— Нет! Нет! — стонет, почти кричит Олег, принимаясь мотать головой на подушке. — Не поможет, ничего не поможет… Я знаю… Знаю, чего он хочет… Никого не осталось… Я бы отдал, но — никого… Только Сережа… И ты… А ты не нужна ему… Ты мне не родная… А Сережу… Не могу… Но так больно! Больно!