Ремонт человеков
Шрифт:
Хотя тут есть еще одна забавная подробность: тогда у меня тоже был муж.
Или почти муж. То есть, мужчина, с которым я жила постоянно, но который не был моим официальным супругом.
И если вспомнить тот мой визит к брату, то во многом он был связан с тем самым человеком.
Не визит, конечно, мое настроение и его последствия: как все, что произошло тогда в ванной, так и то, что сейчас рядом со мной человек, который хочет меня убить.
Навязчивая мысль, мысль, от которой никак не могу избавиться. Он хочет меня убить,
Лучше думать о чем–нибудь другом, например, о том, что было со мной до двадцати восьми лет. Даже не думать, вспоминать.
И не столько вспоминать, сколько попытаться пережить заново, про себя, в себе, извлечь из себя и заново переварить в себе.
До двадцати восьми лет я была довольно самостоятельной особой.
И считала, что нет такого мужчины, которого бы я не смогла обыграть в этой замечательной игре «мужчина тире женщина», впрочем, как и «женщина тире мужчина».
Единственное, чем приходилось платить за проигрыш, так это собой — лечь и раздвинуть ноги, но я все равно была в выигрыше, ибо только от меня зависело, раздвину я ноги или нет.
Может, потому я и не сопротивлялась тогда в ванной, не кричала и не звала брата — меня впервые брали силой, и я покорилась.
До этого все было не так, до этого я считала, что королева — всегда я. Королева, принцесса, властительница, повелительница.
И делала вид, что мужчины занимают в моей жизни отнюдь не главенствующее место.
Они были на обочине, присутствовали где–то за кадром, пусть рядом, но в тени.
Пусть на них бросаются похотливые сучки, но я не такая.
Я самодостаточна, я умна, меня гораздо больше интересует то, что творится в моей голове, чем то волнение, которое временами возникало между ног.
За исключением тех дней, когда месячные, но месячные — это не дни, месячные — это катастрофа, это момент, когда мир теряет нормальные очертания. Хотя ты знаешь, что пройдет несколько дней и все опять станет на свои места.
И голова вновь обретет ясность, а тело — легкость. Тяжесть и боль исчезнут, вновь захочется жить.
Жить и играть в привычные игры, когда мужчины пытаются поймать, а ты — убежать.
Не будучи при этом той похотливой сучкой, которая постоянно течет.
Собственно, именно поэтому я и девственности лишилась позже, чем многие мои подруги.
Мне было уже двадцать три, возраст, согласитесь, приличный для дефлорации.
Не могу сказать, что меня это совсем не тяготило — то, что я никогда еще не чувствовала в себе мужское начало.
Член, палку, хуй.
Но тяготило это как–то странно — в моем окружении уже у половины подруг были дети, вторая половина то ли собиралась беременеть, то ли делала аборты, а я пребывала в полном согласии со своей девственной плевой. Сама по себе она мне не мешала, мешало то, что я в свои двадцать три была белой вороной, которая не знала того, что знают они, мои подруги
Что приводило меня в полное бешенство, потому что обычно сверху вниз смотрела я.
И мне оставалось одно — как можно скорее лишиться этой дурацкой девственности, вот только надо было решить, с кем.
Если бы у меня была любовь…
Если бы я была влюблена, если бы я томилась и страдала…
Но в последний, да и в первый, наверное, раз я была влюблена в десятом классе, вот только с того дня, когда он попытался вставить мне прямо в подъезде, любовь закончилась.
И мальчики, юноши, мужчины стали лишь предметом игры.
Но девственности надо было лишаться и я принялась внимательно смотреть про сторонам.
И как–то так получилось, что то, что было мне нужно, я нашла очень быстро.
У моей ближайшей на тот момент подруги был младший брат. Подруга была сверстницей, то есть, ей тоже было двадцать три. Но она, в отличие от меня, не была девственницей, она относилась к категории тех, кто делал аборты.
Младший брат был моложе почти на пять лет, ему было восемнадцать с чем–то.
То ли с четвертью, то ли с половиной.
Очень, надо сказать, славный мальчик, может, чересчур смазливый, но очень славный. Особенно, для первого раза.
При этом, он как увидел меня, так одурел.
Хотя надо признаться, что было от чего, если и сейчас, когда мне тридцать шесть, пусть и почти, мужчины порою дуреют, вот только я давно уже прекрасно знаю, чего они стоят.
Даже тот, который хочет меня убить.
А тогда я этого на самом деле не знала, я просто согласилась поехать с подругой на дачу, с подругой, с другом подруги, с другом друга подруги и его, соответственно, подругой. Вот только я была одна.
И для меня пригласили младшего брата.
Скорее всего, именно для того, чтобы он лишил меня девственности, хотя эти детали и не обсуждались.
Просто, чтобы мне не было скучно, подруга пригласила своего брата.
Милого мальчика с большими выразительными глазами и прекрасной фигурой, широкие плечи, мускулы выпирают где надо, такие мальчики любят смотреть на себя в зеркало.
При этом я совершенно не думала о своей девственности, когда мы поехали на дачу.
И когда приехали — тоже не думала.
Я забыла о ней, она меня не волновала.
Мне было хорошо и так, было тепло, было уютно, пели птички и замечательно пахли садовые цветы.
Я ничего не понимаю ни в птичках, ни в цветах, но мне до сих пор все это нравится — как одни поют, а другие пахнут.
Брат подруги вился вокруг меня как это делает какой–нибудь назойливый комар, он развлекал меня, он ухаживал за мной, он томился, его глаза блестели и мне было весело.
И я даже решила позволить ему поцеловать себя.
Нескромным пылким поцелуем.