Рената Флори

Берсенева Анна

Чувствуя, что досада ее никак не проходит, Рената обвела взглядом стол. Лены Новиковой среди собравшихся не было.

«Плохо еще себя чувствует, наверное, – подумала Рената. – Интересно, лекарства она хоть пьет?»

И тут же поняла, что совершенно ей это неинтересно. И что подумала она об этом машинально – так, скользнуло что-то по краю сознания.

Эта машинальность удивила Ренату. До сих пор мысли о работе заполняли ее голову постоянно, и она так привыкла к этому, что теперь собственная голова показалась ей пустой как воздушный шарик.

Или нет, воздушный шарик ведь не пустой – он наполнен каким-то легким газом, гелием, кажется, да, легким гелием… Ей тут же показалось, что и ее голова наполнена теперь каким-то легким газом. И что этот газ – растерянность.

Тем временем разговор за столом приобретал все более бурный характер. Это был уже не разговор, а спор.

– Все образы давно существуют в ноосфере, – постукивая вилкой по краю тарелки – наверное, для большей убедительности, – говорил полноватый, неуклюжий парнишка; в спектакле он играл Алешу Карамазова. – Их надо только уметь оттуда взять.

Прагматизм, прозвучавший в этих словах, был так по-юношески наивен, что, будь у нее другое настроение, Рената улыбнулась бы. Но сейчас настроение у нее было плохое, она старательно обходила взглядом Винсента, ей было не до улыбок, и слова мальчика ее не развеселили.

– Кому надо, те уже все взяли, – возразил другой парень, высокий и ладный; он играл старшего брата Митю. – Нам с тобой ничего не оставили.

В отличие от пылкого Алеши этот выглядел мрачным.

«Просто выпивка на всех по-разному действует, больше ничего», – раздраженно подумала Рената.

Ей неприятно было сознавать причину своего раздражения.

– Это кто же, например, чего взял? – удивился Алеша.

– Например, Достоевский. Чего, чего… Да ничего! Взял и «Карамазовых» написал.

В их разговоре была такая неизбывная бессмысленность, которую, как показалось Ренате, невозможно было списать на пьяное состояние собеседников.

– Да просто повезло ему! – вдруг услышала она. – Просто реально повезло.

В отличие от вяловатой растянутости, с которой звучали голоса Алеши и Мити, этот голос прозвучал резко, даже как-то зло. Обведя взглядом стол, чтобы понять, кто произнес эту фразу, Рената встретила холодный взгляд того самого худого парня, который зачем-то пересел на приготовленный для нее стул. Он играл Ивана Карамазова; теперь она это вспомнила.

– Кому повезло? – спросил Алеша.

Похоже, он был тугодумом, и не только из-за водки, которую то и дело подливал себе в стакан, предназначенный для минеральной воды.

– Достоевскому, – усмехнулся Иван.

– В каком смысле? – поморщившись от проглоченной водки, снова спросил Алеша.

– Повезло, что эпилептик был. Как припадок накатывал, так он же практически в другой мир переходил. Потом бери да пиши что видел – не вопрос.

Иван тоже говорил со слегка растянутыми интонациями, но не от вялости или водки, а от злой уверенности, которой дышал весь его облик и особенно взгляд.

Официант принес жюльен в серебристых кокотницах, принялся

расставлять его перед гостями. Иван резко сдвинул стул в сторону, чтобы официант не загораживал от него Ренату. Она почувствовала, что его почему-то интересует ее реакция. Хотя чего бы ради ему интересоваться впечатлениями какой-то незнакомой припожиленной тетки? Тем более что почти рядом с ним сидела за столом актриса, игравшая Грушеньку, и от нее ощутимо, как ветерком, веяло такой дразнящей юной прелестью, что о ее внимании должен был бы мечтать всякий нормальный мужчина.

«Умеет господин Винсент Ван Бастен актрис выбирать», – подумала, глядя на нее, Рената.

Словно в подтверждение ее мыслей, Грушенька бросила на Винсента взгляд, который показался Ренате откровенно влюбленным.

Но Иван Карамазов совсем не обращал внимания на милую Грушеньку. Он в упор смотрел на Ренату. И взгляд его был так же неприятен, как его открытая и совершенно непонятная к ней неприязнь.

Она отвернулась. В конце концов, не мешало бы и поесть – зря, что ли, пришла в ресторан? Рената придвинула к себе хрустальную тарелку, на которой лежали маринованые миноги.

Но ее уловка не помогла.

– Считаете, я глупости говорю? – снова раздался громкий, резкий голос Ивана.

Делать вид, будто она не понимает, к кому обращен вопрос, было глупо. Рената прямо посмотрела на своего назойливого визави.

– Если отбросить вежливые экивоки, то да, – сказала она.

– Даже так?

Он сощурился; глаза сверкнули узко и зло.

– Именно так.

– Почему же, интересно?

– Ничего интересного, – отрубила Рената. – Глупо и пошло считать болезнь какой-то… – Она хотела сказать – преференцией, но сообразила, что Иван может и не знать этого слова. – Каким-то… бонусом. А говорить, что человеку повезло быть эпилептиком, – это, по-моему, не только пошло, но и подло.

Все-таки привычка одними людьми руководить, а за жизни других отвечать давала о себе знать – Рената умела быть резкой.

Почувствовав в себе эту резкость, она в ту же минуту почувствовала и уверенность в себе и наконец решилась посмотреть на Винсента. Он смотрел на нее не отводя взгляда, и взгляд его был печален. Тарелка перед ним оставалась полной – он не притронулся к еде. И бокал с вином стоял рядом с тарелкой нетронутый.

– Если смотреть на искусство с точки зрения бытового удобства, то конечно, – насмешливо произнес Иван. – Конечно, эпилепсия – это нехорошо.

По его тону было понятно, что он даже не предполагает, чтобы такая женщина, как Рената, могла смотреть на искусство с какой-нибудь другой, кроме как бытовой, точки зрения.

Она же, в свою очередь, не предполагала, что дерзкие слова какого-то мальчишки могут так ее задеть.

– Я… – произнесла она, задыхаясь от волнения. – Вы совершенно не правы!..

Она почувствовала, что щеки у нее гневно запылали, чего не происходило с нею, кажется, уже лет двадцать, если вообще происходило когда-либо.